Роберт Хайнлайн - Восьмой день творения

В месте, где очутился Билл Айзенберг, не было знакомых предметов. Потолок располагался довольно высоко над головой, во всяком случае, допрыгнуть до него было нельзя. Пол изгибался, соединяясь с потолком, позволяя сделать не более дюжины шагов в ту или другую сторону. Билл обнаружил это, неожиданно потеряв равновесие. (На глаз отклонение от горизонтали не было заметно — отсутствовали ориентиры. Кроме того, у него было нарушено чувство равновесия из-за повреждения внутреннего уха, вызванного долгим пребыванием на больших глубинах.) Сидеть было удобнее, чем ходить, да и некуда было идти.

Когда он впервые очнулся, он потянулся, открыл глаза и посмотрел вокруг. Отсутствие деталей смутило его. Он как будто находился внутри гигантской яичной скорлупы, подсвеченной снаружи мягким янтарным светом. Эта бесформенная неопределенность вызывала беспокойство. Билл потряс головой, закрыл глаза, снова открыл — никаких изменений.

Он постепенно вспомнил, что случилось с ним перед тем, как он потерял сознание: огненный шар, плывущий прямо на него, его неуклюжие попытки увернуться, мгновение перед контактом, длившееся, казалось, целую вечность, промелькнувшую у него мысль: «Снимите шляпы, парни!» Теперь он пытался найти объяснение происшедшему. Рассудим спокойно, — подумал он. — Вероятно, он перенес шок, и это вызвало паралич глазного нерва. Что, если он ослепнет навсегда? Во всяком случае, его не могут оставить в таком беспомощном состоянии. «Док! — крикнул он. — Док Грейвз!»

Ни ответа, ни отзвука эха. Он осознал, что не слышал никаких звуков, кроме своего собственного голоса, ни одного из тех случайных шорохов, которые всегда сопровождают «мёртвую» тишину. Неужели слух тоже поврежден?

Нет, он же услышал свой собственный голос. Внезапно он осознал, что видит свои руки. Значит, с глазами всё в порядке, он видел руки очень ясно! И все остальные части тела, кстати, тоже. Он был полностью обнажён.

Возможно, несколько часов спустя, ему в голову пришла мысль, что он умер. Это была только гипотеза, призванная объяснить имеющиеся факты. Будучи убеждённым агностиком, он не верил в загробную жизнь. Смерть означала для него внезапную потерю сознания и кромешную тьму. Но ведь он подвергся электрическому разряду, более чем достаточному, чтобы убить человека; положение, в котором он оказался, вновь обретя сознание, настолько не отвечало его жизненному опыту, что не могло быть ничем иным, кроме смерти. Следовательно — он мёртв. Q.E.D. [2] QED (Quod Erat Demonstrandum) — Что и требовалось доказать (лат.)

Да, конечно, ему казалось, что он ощущает своё тело, но ведь существует же субъективно-объективный парадокс. В памяти человека наиболее сильно закрепляется восприятие собственного тела. И пока память окончательно не угасла, чувственный образ тела будет восприниматься как материальный, реально существующий объект.

Тут не было ничего, что могло как-нибудь занять его или отвлечь его мысли, поэтому он в конце концов заснул с мыслью, что смерть — дьявольски скучная штука!

Проснулся он отдохнувшим, испытывая сильный голод и ещё более сильную жажду. Его перестали интересовать вопросы жизни и смерти, вся эта теология с метафизикой. Он хотел есть.

Более того, пробуждение сопровождалось феноменом, выбившим из под его умозаключений о собственной смерти (не достигших к тому же уровня эмоциональной убеждённости) всяких оснований: кроме него, в Пространстве появились вполне материальные объекты, которые можно было увидеть и потрогать.

И ещё съесть.

Последнее обстоятельство, впрочем, не было очевидным, потому что объекты не были похожи на продукты питания. Появившиеся предметы были двух типов: аморфная масса непонятного качества, напоминающая серый сыр, слегка жирная на ощупь и совершенно несъедобная на вид; и дюжина очень красивых небольших шариков одинакового размера. Они напомнили Биллу Айзенбергу тот шарик из бразильского горного хрусталя, который он купил когда-то и контрабандой провёз домой. Он мог часами разглядывать его, любуясь совершенной красотой.

Маленькие шарики очень на него походили. Он потрогал один из них. Он был гладок и полон целомудренной прохлады, как хрусталь, но, в отличие от камня, был мягок, как желе. От прикосновения шарик деформировался и задрожал, в глубине его заплясали огоньки, потом он принял первоначальную форму.

Красивые шарики явно не годились в пищу, и Айзенберг решил попробовать серую массу. Он отщипнул кусочек, понюхал, положил в рот и тут же с отвращением выплюнул. Тошнотворная кислятина, гадость какая-то! И зубы, как на грех, почистить нечем. Нет, даже если это и пища, то нужно очень сильно проголодаться…

Айзенберг вернулся к изучению маленьких блестящих сфер кристаллического желе. Он подбрасывал их на ладони, ощущая гладкую, мягкую упругость. В глубине шариков он видел своё миниатюрное отражение. Его вдруг поразила спокойная, совершенная красота человеческого тела — почти любого, если, конечно, воспринимать его как целое, а не как сочетание коллоидных образований. Но в тот момент Биллу Айзенбергу было не до самолюбования. Очень хотелось пить. Ему пришла в голову мысль положить один из шариков в рот. Возможно, гладкие, холодные сферы во рту заменят ему морскую гальку, вызывающую слюноотделение. Но когда попытался это сделать, шарик задел за нижние зубы, и по губам и подбородку потекла вода. Сферы сплошь состояли из воды. Ни целлофановой оболочки, ничего, что могло бы сойти за сосуд. Только вода, удерживаемая непонятным образом за счет сил поверхностного натяжения. Айзенберг схватил ещё один шарик и постарался осторожно засунуть его в рот, не задев зубами; фокус удался; рот наполнился чистой холодной водой — так быстро, что Билл едва не захлебнулся. В конце концов ему удалось приноровиться, и он выпил воду ещё из четырех сфер.

Утолив жажду, он принялся гадать, каков может быть непонятный принцип упаковки воды. Сферы оказались очень прочными. Во всяком случае, их невозможно было раздавить или разбить, бросив на пол. Они скакали, как мячики для гольфа. Тогда Билл Айзенберг защемил ногтями поверхность одной из сфер. Вода потекла между его пальцами, не оставив оболочки или какого-либо инородного вещества. Никаким другим способом нарушить равновесие сил поверхностного натяжения не удавалось. Даже увлажнение не действовало: можно было положить сферу в рот, а потом высушить на ладони.

Айзенберг решил больше не экспериментировать, чтобы не тратить понапрасну оставшиеся шарики, поскольку запас воды был ограничен.

Все сильнее давало о себе знать чувство голода, и Билл обнаружил, что уже способен заставить себя жевать и глотать серую студенистую массу. Может, это не еда, может, это даже отрава, но голодные спазмы в желудке прекратились, да и неприятный привкус во рту исчез после того, как он выпил очередную водяную сферу.