Уолтер Миллер - Гимн Лейбовичу

— Андреев… — прошептал он. — Главная роль.

— Ну пожалуйста, Торни, ты же можешь хотя бы попробовать.

Он посмотрел мимо нее в зал и медленно кивнул.

— Я пойду и перечитаю сценарий, — сказал он тихо и кивнул с выражением, которое, как он надеялся, придавало ему благородную смесь бескорыстной скромности и самоотверженной решимости.

«Я должен сыграть, как бог, — подумал он. — Это будет особое представление. Мой последний шанс, последняя большая роль».

Резкий свет рампы, тихий шепот в ухе, холодное оцепенение первых секунд. Оно пришло и быстро улетучилось. А потом сцена стала закрытым помещением и зрители — обслуживающий персонал и постановщики — были не больше чем четвертой стеной, где-то за рядом огней. Он был Андреевым, шефом полиции, преданным слугой царя, оказавшимся в эпицентре революции. Теперь он жил не своей жизнью, роль целиком поглотила его. И его партнеры по сцене, — хотя у них из под ног раздавалось потрескивание, когда они передвигались, — были для него живыми людьми, против которых и вместе с которыми…

Зачарованный магией игры, водоворотом драмы, он снова ощущал себя частью действа, которое вело его от сцены к сцене. Как будто не было долгих потерянных лет между далекими полузабытыми репетициями и этой премьерой. И только в конце акта, когда он забыл свою реплику и Рик подсказал ему, волшебство на какой-то миг исчезло, и он почувствовал, что его переполняет невыразимый страх, он внезапно осознал, что окружен машинами, что губы, которые он только что целовал, принадлежали не женщине, а резиновой кукле.

Когда пришло время уходить со сцены, он дрожал всем телом. Увидев, что на сцену поднимается Жадэ, он вдруг почувствовал невыразимый ужас — сейчас она скажет ему: «Торни, ты играл великолепно, почти как манекен».

Но она ничего не сказала, просто протянула ему руку.

— Ну, как, Жадэ? Не очень плохо?

— Ты остаешься! Продолжай играть так и все будет нормально. Иан тоже согласен.

— Ты серьезно? А как диалог с Петром?

— Великолепно. Это был высокий класс, Торни.

— Так значит, все решено?

— Пойдем. Никогда ничего не решено, пока не поднимется занавес. Ты ведь сам знаешь… — Она засмеялась. — Нам было очень весело, но, пожалуй, лучше не говорить об этом.

— Да? — Он замер. — И над чем же вы потешались?

— Над Мелой Стоун. Она увидела, как ты выходишь на сцену, побледнела, как простыня, и вышла. Не представляю, почему.

— Ты прекрасно знаешь, почему.

— Она здесь, потому что по договору обязана присутствовать на премьере. Она должна сказать пару вступительных слов об авторе и о пьесе. — Жадэ весело подмигнула. — Пять минут назад она позвонила и попыталась от этого отвертеться. Естественно, у нее ничего не вышло. И не выйдет, пока она получает деньги от Смитфилда.

Она пожала ему руку и вернулась в партер. Торнье спросил себя, что у Жадэ могло быть против Мелы. Наверное, ничего серьезного. Обе в прошлом были актрисами. Но Мела получила предложение от Смитфилда, а Жадэ — нет. И этого было достаточно.

Он не успел долистать следующую сцену — пора было выходить.

Все шло гладко. Во втором акте он запнулся только три раза на репликах, которые он разучивал десять лет назад. Голос Рика бормотал ему в ухо и «маэстро» компенсировал незначительные отступления от текста. На этот раз он не дал себе полностью увлечься игрой, и ему больше не мешало сознание того, что он стал частью автоматически работающего механизма.

— Не совсем то, Торни, — крикнул Иан Фириа. — Немного натянуто. Последние две-три реплики прогоним еще раз! Андреев — не дикий медведь из-за Урала. Постой пока, сейчас выход Марки.

Торнье кивнул и окинул взглядом застывших кукол. Он должен забыть, что они автоматы. Необходимо было смешаться с ними, даже если это означало, что он и сам уподобится манекену. Это ему немного мешало, хотя он давно привык подчиняться указаниям режиссера и требованиям сцены. Почему-то он ждал смеха из зала, но никто не смеялся.

— Все ясно! — крикнул Фириа. — Продолжай!

Торнье снова окунулся в игру, но неприятный осадок остался: какая-то зажатость и постоянное ожидание смешков из зала. Он не мог понять причины, но все же…

Во втором и третьем акте он играл с таким напряжением, что даже вспотел. Во всем этом чувствовался какой-то компромисс с самим собой. Он играл чрезмерно подчеркнуто, пытался приноровиться к игре кукол и одновременно убедить Жадэ ii Фириа, что он владеет ролью, хорошо владеет. Но понимают ли они, почему он это делает?

Для второй репетиции времени уже не было. Нужно было успеть перекусить, немного отдохнуть и переодеться к спектаклю.

— Это было ужасно, Жадэ, — простонал он. — Я играл паршиво, я знаю.

— Глупости. Сегодня вечером ты будешь в хорошей форме. Я знаю, как это бывает, хорошо знаю.

— Спасибо. Я постараюсь.

— Да, еще насчет заключительной сцены, где Андреева убивают…

Он внимательно посмотрел на нее.

— А что там особенного?

— Револьвер будет, конечно, заряжен холостыми патронами, но ты должен будешь упасть.

— И что?

— Смотри, куда падаешь. Сцена под током. Сто двадцать вольт тебя не убьют, но нам не нужен умирающий Андреев, который дергается и искрит. Рабочие сцены пометят нужное место мелом. И еще…

— Да?

— Марка будет стрелять в упор. Будь осторожен, не обожгись.

— Хорошо.

Она собралась уйти, но задержалась и озабоченно осмотрела его с головы до ног.

— Торни, у меня странное чувство. Это трудно выразить словами…

Он спокойно смотрел на нее и ждал, что она скажет дальше.

— Торни, ты задумал провалить премьеру?

Его лицо не выдало ничего, но внутренне он вздрогнул. Она смотрела на него спокойно и доверительно, но явно чувствовала что-то неладное. Она рассчитывала на него и хотела ему верить.

— Почему я должен провалить спектакль, Жадэ? Когда это я намеренно портил представление?

— Ты меня спрашиваешь?

— Послушай… Ты получишь самого лучшего Андреева, которого я могу сыграть. Я обещаю.

Она медленно кивнула.

— Я тебе верю. Я не сомневаюсь.

— Так в чем же дело? О чем ты беспокоишься?

— Не знаю. Я лишь знаю, какого ты мнения об автодраме. У меня неприятное чувство, что ты замышляешь что-то недоброе. Вот и все. Прости… Я понимаю, ты слишком горд, чтобы загубить собственный спектакль, но… — Тряхнув головой, Жадэ замолчала. Она испытующе смотрела на него своими темными глазами. Она все еще не успокоилась.

— Ах да, — сказал он сухо. — Я хотел прервать пьесу на третьем акте. Я хотел продемонстрировать зрителям свой шрам от операции аппендицита, показать пару карточных фокусов и объявить, что начинаю забастовку.

Он укоризненно пощелкал языком и обиженно посмотрел на нее. Она слетка покраснела и деланно рассмеялась.