Роберт Сойер - Факторизация человечности

Между несовершеннолетней и взрослым не может быть секса по согласию — Хизер это знала. Но улыбка была такой тёплой, такой приветливой…

Кайл вошёл в комнату, и Бекки передвинулась на дальний край своей маленькой кровати, чтобы освободить для него место.

А потом села.

Кайл опустился на край постели. Бекки протянула к нему руку…

…и взяла кружку, которую он ей протянул.

— Как ты любишь, — сказал Кайл. — С лимоном.

— Спасибо, папа, — ответила Бекки. Она сильно хрипела. Взяв кружку двумя руками, она отпила из неё.

И тут Хизер вспомнила. Бекки серьёзно простудилась пять или шесть лет назад. Они тогда все переболели.

Кайл протянул руку и погладил тёмные волосы дочери.

— Для моей девочки только самоё лучшее, — сказал он.

Бекки снова улыбнулась.

— Прости, что кашель тебя разбудил.

— Думаю, я всё равно проснулся бы, — сказал Кайл и слегка пожал плечами. — Иногда мне плохо спится. — Потом он склонился к ней, легко поцеловал в щёку и поднялся на ноги. — Надеюсь, завтра тебе станет лучше, Тыковка.

И с этими словами он вышел из спальни дочери.

Хизер чувствовала себя хуже некуда. Когда наступил решающий момент, она была готова поверить в самые ужасные вещи о своём муже. Обвинения Бекки не были подкреплены ни единым клочком доказательств, и была масса причин считать их продуктом усилий неумеренно рьяного психотерапевта — и всё же как только начало развёртываться это воспоминание и она увидела, как Кайл среди ночи входит в спальню дочери, она ожидала худшего. Одного лишь намёка на насилие над ребёнком оказалось достаточно, чтобы очернить человека. Впервые в жизни Хизер почувствовала весь ужас того, через что Кайлу пришлось пройти.

И всё же…

И всё же на основании того, что это легко всплывшее на поверхность воспоминание оказалось в его пользу, можно ли заключить, что ничего такого не было никогда? Бекки жила с родителями восемнадцать лет, что составляет где-то шесть тысяч ночей. Что с того, что в одну из этих ночей Кайл вёл себя как заботливый и любящий отец?

У неё уже лучше получалось находить конкретные воспоминания; ключевым моментом здесь было сосредоточиться образах, связанным с искомым событием. Однако образ должен быть точен. Было очень неприятно представлять себе Кайла, домогающегося Бекки, но это ни к чему не привело. Если только образ не соответствовал в точности тому, что помнил о этом сам Кайл — с его точки зрения, разумеется — соединения не возникало, и память оставалась недоступной.

Хизер видела свою дочь голой. Они обе ходили в один и тот же оздоровительный клуб на Дафферин-стрит — Хизер начала водить Бекки туда ещё подростком. Однако она никогда пристально её рассматривала — лишь отмечала её подтянутую юную фигуру без растяжек, которые у Хизер появились сразу после первой беременности. Замечала также, что высокие конические груди Бекки ещё не начали отвисать.

Груди Бекки.

Поток воспоминаний — но её собственных, не Кайла.

Бекки пришла к матери в пятнадцать или шестнадцать, примерно когда начала ходить на свидания. Она сняла блузку и маленький лифчик и показала ей ложбинку между грудей. Там была большая коричневая родинка, похожая на ластик на конце карандаша.

— Я её ненавижу, — сказала Бекки.

Хизер понимала, почему это происходит именно сейчас. Бекки жила с этой родинкой много лет; три года назад она преодолела свою стыдливость и решилась расспросить насчёт неё доктора Редмонда, который заверил её, что она доброкачественная. Без сомнения, многие девочки видели её в раздевалке в школе. Но сейчас, когда она начала ходить на свидания, она задумалась о том, как парень может к ней отнестись. Для Хизер всё это было так стремительно — её дочь взрослела слишком быстро.

Хотя так ли? Самой Хизер было всего шестнадцать, когда она позволила Биллу Карапидису запустить руки к ней под блузку. Они занимались этим в темноте, в его машине. Он ничего не мог видеть — но если бы у Хизер была родинка, как у Бекки, он бы её нащупал. И какова бы была его реакция?

— Я хочу её удалить, — сказал Бекки.

Хизер задумалась, прежде чем ответить. Две одноклассницы Бекки уже сделали себе пластическую операцию на носу. Одна — лазерное удаление веснушек. Ещё одна — операцию по увеличению груди. По сравнению с ними это была мелочь: местный наркоз, один надрез скальпелем, и voilà! — источник тревоги ликвидирован.

— Пожалуйста, — сказала Бекки, когда мать ничего не ответила. В её голосе было такое напряжение, что Хизер на секунду перепугалась, что Бекки потребует сделать операцию до пятничного вечера, но, по-видимому, события развивались не настолько быстро.

— Наверняка потребуется наложить швы.

Бекки подумала.

— Может, я бы это сделала на весенних каникулах? — сказала она, явно не желая появляться в раздевалке с торчащими из грудины нитками.

— Конечно, если хочешь, — ответила Хизер, тепло улыбаясь дочери. — Мы попросим доктора Редмонда кого-нибудь порекомендовать.

— Спасибо, мама. Ты лучшая. — Она помолчала. — Только папе не говори, хорошо? Я помру от стыда.

Хизер улыбнулась.

— Ни слова.

Хизер до сих пор могла представить себе эту родинку во всех подробностях. Она видела её ещё дважды до того, как её удалили, и даже один раз после операции, плавающей в маленьком контейнере для образцов перед отправкой в лабораторию для тестирования — чисто на всякий случай — на злокачественность. Как она и обещала Бекки, она ни слова не сказала Кайлу об этой крошечной пластической операции. Провинциальная страховка Онтарию её не покрывала — в конце концов, операция была сугубо косметическая — но стоила она меньше сотни баксов; Хизер заплатила за неё смарт-кэшем и привезла повеселевшую дочь домой.

Она вызвала в памяти образ Беккиных грудей, бледных, гладких, с тёмными сосками и родинкой между ними. И она подключила этот образ к матрице памяти Кайла, ища совпадение.

Её собственные воспоминания могли потускнеть — в конце концов, прошло около трёх лет. Она попробовала вообразить груди побольше, соски другого цвета, родинку меньших размеров.

Но совпадений не было. Кайл никогда не видел родинки.

Он входил в мою комнату, заставлял меня снять топ, ласкал мою грудь, а потом…

А потом — ничего. Кайл никогда не видел дочь топлесс — по крайней мере, после того, как она достигла зрелости, когда у неё появилась настоящая грудь.

Хизер ощутила, как дрожит всем телом. Этого никогда не было. Ничего не было. Он никогда ничего не делал с дочерью.

Брайан Кайл Могилл был хорошим человеком, хорошим мужем — и хорошим отцом. Он никогда не причинял дочери зла. Хизер была в этом уверена. Наконец-то, она была в этом уверена.