Игорь Винокуров - Ужас. Иллюстрированное повествование о нечистой силе

Постепенно все разошлись. Я остался один на один с тремя членами семьи и с двумя их собаками, а они — со своей нечистой силой. Моё присутствие их явно успокаивало, они с сожалением ожидали моего ухода. В тот день ночевать вне дома мне было не с руки, но всё же я решил остаться. Когда объявил об этом, в семье заметно спало напряжение. Мне было высказано встречное предложение устраиваться на ночлег в одной комнате со мной. Я согласился. «Моя» комната — гостиная — показалась всем нам не столь «беспокойной».

Внесли в «мою» комнату все кровати, вдоль стены поставили четыре стула, к ним вплотную, бок о бок, придвинули кровати. Легли. Хозяин — на стульях, рядом, на кровати, его жена, потом сын, с краю — я. Обе собаки сами перешли на ночь в ту же комнату. Изрядно поворочавшись (на новом месте всегда засыпаю с трудом), я уснул.

Рис. 8. Это пятно копоти на обоях, если снимок перевернуть на 180 градусов, окажется женским профилем, смотрящим в сторону лампы.

Рис. 9. Мужское лицо (выделено), «нарисованное» на паркете загоревшимися и позднее залитыми водой клочьями бумаги.

…На исходе ночи (было ещё темно) я вдруг проснулся — в состоянии крайней степени ужаса! Это случилось внезапно, без всякого перехода, без какой бы то ни было постепенности. Моя голова, покоившаяся на подушке, мягко пружинила на вставших дыбом волосах. Всё тело было покрыто мурашками. Я буквально обливался липким холодным потом. Меня всего колотило от какой-то неуёмной дрожи, зубы выбивали частую дробь. Колотило не от озноба — от ужаса. Первое побуждение — разбудить хозяина. Но я тут же устыдился: ему хватало и собственных страхов! Он ведь так надеялся на меня…

Краем незамутненного ужасом сознания схватываю, что больше не происходит ничего необычного: мерно дышат спящие люди, на полу тихо сопят собаки, в комнате светло от уличного фонаря. Словом — вовне ничего ужасного, только во мне! Пока я перебарывал желание разбудить главу семьи, всё как рукой сняло. Это продолжалось несколько минут, но их я не забуду никогда. Я до сих пор никому из членов этой семьи не рассказал о том, что пережил у них в ту ночь, но тут же поделился с А.К.Приймой. Алексей Константинович в ответ признался, что нечто подобное он испытал несколько дней тому назад на старой квартире, пробуя изгнать оттуда нечистую силу. В момент, когда он подкладывал колоду карт под диван, по его позвоночнику прошла почти непереносимая волна холодного ужаса и его буквально вытолкнуло из квартиры! Ещё тогда я обратил внимание на необычное для него выражение лица в тот момент.

Случившееся долго не давало мне покоя, особенно в первые после испытанного ужаса дни. Признаюсь — в поисках объяснений я не обошёл вниманием и оккультную литературу. Тогда, в те первые дни, мне попалась книга С.Тухолки «Оккультизм и магия» 1907 года издания. В разделе «Материализация астраля (вызов духов)» прочёл, что астральные существа очень часто для своей материализации извлекают жизненную силу из живых людей. С этой именно целью, писал С.Тухолка, привидение поражает человека ужасом: под влиянием страха он теряет свою жизненную силу, которую астральный фантом быстро поглощает. Холодеет же человек не от страха, как принято думать, а от потери жизненной силы, пояснял С.Тухолка.

То, что тогда я действительно похолодел и лежал подобно хладному, но ещё влажному от хладного же пота трупу — для меня не подлежит сомнению. Но от чего? От потери жизненной силы? Да её (в общеупотребительном смысле) в тот момент у меня, по-моему, просто не было! От страха? Скорее, от крайней формы его выражения — ужаса. Да и никакого привидения в моих тогдашних ближайших окрестностях видно не было… Может быть, оно, похитив все мои жизненные силы, к тому времени уже убралось восвояси? Или ему не хватило даже всех моих жизненных сил и потому оно оказалось не в состоянии материализоваться? Вопросов было больше, чем ответов. Объяснение С.Тухолки меня не устроило.

Заглянул и в последнее издание Большой Советской Энциклопедии. Там — о ужас! — об ужасе ни слова. Лишь в издании 1956 года, том 41, нашёл: «Страх — чувство, возникающее у человека в случае какой-либо действительной или кажущейся опасности, ожидания боли, страдания. Страх может иметь разную степень: от лёгкого испуга до состояния ужаса».

Страх и крайняя степень его выражения — панический ужас — довольно-таки неприятные и коварные чувства, особенно в тех случаях, когда человеку совершенно непонятна вызвавшая эти тёмные чувства причина. Диапазон поступков, которые может совершить охваченный страхом или ужасом человек, может простираться от смешного и до трагичного. Непроизвольно поддавшийся этим тёмным чувствам человек, влекомый инстинктом сохранения своей жизни, способен, например, в лесу с ловкостью обезьяны невероятно быстро забраться на дерево, а дома выпрыгнуть из окна своей «охваченной ужасом» комнаты. И винить его ни в коем случае нельзя. Всем известен феномен лесных или пещерных страхов, нападающих на человека без каких-либо видимых причин. Я не имею здесь в виду страхи, вызванные опасением заблудиться, встретиться со злодеем или диким животным и пр. Сильный человек способен преодолеть эти страхи. Я имею в виду случаи, когда даже сильный и в высшей степени мужественный человек оказывается не в состоянии владеть собой под влиянием внезапно и необъяснимо охватившей его волны ужаса.

Об одной такой истории поведал Павел Гусев. Его очерк «Страх» был напечатан в моей любимой газете «Московский комсомолец» 21 февраля 1988 года.

В конце августа предыдущего года Павел и три его сокурсника решили на моторной лодке подняться вверх по течению глухой, необжитой речушки в Вологодской области. Двое из его сокурсников были опытны в таких делах, а Павел и его друг Миша — здоровенный угловатый парень — знали о таких путешествиях лишь понаслышке. Дней через десять туристы добрались до почему-то заброшенного хутора — огромного домины с пристройками на высоком берегу реки. Сразу же за домом начинался глухой плотный лес. На берегу, почти у самой кромки воды, стояла чуть покосившаяся банька. А на лужайке перед заброшенным домом, где расположились туристы, лежали старые, местами уже тронутые гнилые брёвна. Они лежали поодаль от дома: видимо, у хозяев были какие-то соображения на сей счёт, но они почему-то не были воплощены в дело… Все ушли, покинули это место. Когда, почему, зачем?

Впрочем, эти вопросы посетили Павла и Мишу позже. А пока все вчетвером, удобно устроившись на тех брёвнах, держали, так сказать, военный совет: не оставить ли Павла и Мишу здесь вдвоём дней на десять, чтобы не затруднять их продолжением нелегкого для них способа продвижения. Решили так и сделать, договорившись встретиться здесь же дней через десять. Павел и Миша остались одни. К вечеру они всё ещё были на той лужайке перед заброшенным домом. В сумерках его угрюмые, тяжёлые очертания, по словам Павла, разрослись и удвоились на фоне темнеющего неба. Сразу пропала охота подходить к дому за дровами. Дом притих, стал таинственным и, в воображении незадачливых путешественников, обитаемым… Но в этом они друг другу, конечно же, не признались.