Виталий Вавикин - КвазаРазмерность. Книга 3

– Можно будет спросить, – уклончиво ответил Окс, не поняв, шутит женщина или нет.

– Да, можно, – согласилась она и велела забираться в куб, активировав подготовку к прыжку…

Их первая остановка состоялась недалеко от поселения акеми. Тонкие нити вырвались из шестигранника в центре куба и вцепились в заданные координаты точки энергетической сцепки. Автоматика включила протоколы блокировки. Окажись координаты неверными – и куб расплющило бы об энергетические поля пространства. Восприятия и основные связи образа с ТС вернулись вместе с затихающим гулом и рывками куба, пытавшегося продолжать движение.

– Ух, чуть не проскочили! – изобразила испуг Джиль-Ла, поняла, что на Окса это не произвело эффекта, и кисло напомнила, что вокруг Квазар, а не какая-нибудь игра, трансляции которых крутят по нейронным каналам Размерности. – Ты ведь понимаешь, что если тебя убьют здесь, то убьют по-настоящему? Пробуждения в капсуле терминала не будет. Ты затеряешься в Квазаре или вообще будешь выброшен в свободный временной набор.

– Я знаю, – сухо сказал Окс, устав от попреков за жизнь в Размерности. – Что это за поселение? – спросил он, меняя тему, глядя в сторону светящихся строений.

– Здесь работают акеми.

– И что они изобретают?

– Не знаю. Что-то для Квазара. Возможно, для Всемирной иерархии или личные заказы клириков.

– Не смеши меня. Иерархия не работает с акеми.

– Кто сказал? – широко улыбнулась Джиль-Ла.

Окс решил не спорить. Выбравшись из куба, он сделал несколько шагов в сторону поселения, проверяя работоспособность протоколов движения, которые, согласно слухам, акеми постоянно меняли возле своих секретных центров. Сейчас ничего подобного не наблюдалось. Все выглядело, как и обычно.

– Я же говорю, все законно, – расплылось в широкой улыбке одно из многочисленных лиц Джиль-Ла, словно она могла читать мысли Окса, как это делают нейропаты в Размерности, перехватывая онлайн потоки сознания. – Квазар – это не ад, как думают многие, – добавила женщина.

Окс кивнул, решив, что иначе его не оставят в покое, сделал еще несколько шагов в направлении поселения акеми, надеясь, что это позволит ему избавиться от разговоров с Джиль-Ла. Вокруг призрачно поблескивал Великий ледник материального мира, отпечатавшийся на энергетической плоти Подпространства. Белый цвет и простор вгрызались в сознание. Окс, привыкший к монолитной тесноте жилых комплексов, чувствовал дискомфорт от бескрайних ледяных пустынь, холод которых, казалось, пробирается в самые кости, хотя в Квазаре подобное чувство было иллюзией. Даже первые хронографы, которые отправлялись в заданные резонансы Подпространства, чтобы изучить прошлое и создать реконструкции, оставались нечувствительными к внешней среде оттисков минувших времен. А в те годы никто и знать не знал об акеми и взломах базисных протоколов точки сборки, совершенных ученым по имени Пай-Мик.

– Попробуй сосредоточиться на поселении, – посоветовала Джиль-Ла. – И не спорь. Я знаю, что тебя сейчас буквально наизнанку выворачивает из-за простора. Подобное происходит со всеми, кто редко выбирается из клеток жилых комплексов.

– Не такие уж они и маленькие, как ты говоришь, – проворчал Окс.

– Тысячи лет назад любое место, откуда не видно неба, считалось тюрьмой. Люди тянулись к звездам. А что сейчас?

– Сейчас люди тянутся к ядру Земли, – попытался пошутить Окс, намекая на общину инертов, обитавшую в основном в жилом комплексе Galeus longirostris.

– Что это значит? – спросила Джиль-Ла, решив, что услышала какую-то странную шутку или иронию Размерности.

– Ты никогда не слышала о такой псевдонауке, как инертность?

– Что-то мельком… Это, случаем, не то, где порицается борьба с Великим ледником?

– Именно.

– На мой взгляд, борьба с Великим ледником – это единственная достойная вещь, благодаря которой клирики все еще что-то значат в двухуровневом мире, а инертность… Мне кажется, сдаться и отступить от Ледника – это глупость. А инерты – свихнувшиеся ренегаты, которые деградируют, слепо продолжая питать ошибками и заблуждениями новые поколения ретроградов, негативно настроенных на все новое.

– Зато инерты верят, что когда-нибудь человечество эволюционирует в детей Квазара. Думаю, именно поэтому их науку сравнивают с алхимией акеми.

– В детей Квазара верят не только инерты, а что касается сравнения их науки с учением акеми, то…

– Инерты видят будущее человечества в Подпространстве, просто сейчас, считают они, нужно опускаться к ядру земли, способному согреть и обеспечить необходимой энергией десятки, а возможно, сотни поколений.

– Ты видел их хоть раз?

– А что?

– Да ничего, просто я признаю, что ничего не знаю о них, но они уже не нравятся мне. Больше похожи на каких-то ренегатов Размерности, чем на ученых…

– Звучит так, словно ты сравниваешь их с содомитами.

– А это идея! – оживилась Джиль-Ла, собралась отпустить скабрезность касательно Размерности, но оборвалась на полуслове, получив координаты новой точки энергетической сцепки на пути к поселению содомитов. – Хватит пялиться на лагерь акеми! – заорала она Оксу. – Возвращайся в куб. Нам предстоит еще один прыжок.

Тонкие нити из установленного в центре шестигранника уже стягивали пространство точки энергетической сцепки, готовясь к прыжку, когда Окс забрался в куб. Поднявшийся гул был сильнее, чем в прошлый раз.

– Почему так громко? – тревожно проорал вопрос Окс.

– Нам предстоит очень далекий прыжок!

Гул превратился в вибрации, разрывавшие хрупкое естество.

– Может быть, лучше использовать несколько промежуточных ТЭС? – занервничал Окс.

– Если будем использовать промежуточные ТЭС, то застрянем во временных аномалиях, – прокричала в ответ Джиль-Ла за мгновение до того, как отключила протоколы блокировок куба.

Эсфирь. Распад восприятия прогрессировал. Она чувствовала это подсознательно, практически на уровне инстинктов, но не могла понять, осмыслить, потому что понимание находилось на уровне, который был подчинен распаду. Восприятия рисовали дивный мир, где любая мечта может стать явью. Видение длилось несколько минут, высасывая желание жить пониманием, что в этом безгранично счастливом мире никто не может достичь и толики подобного счастья. Затем восприятия менялись, подчиняясь нахлынувшему отчаянию, возводя это чувство в абсолют, пульсируя в голове безнадежностью.

Эсфирь начинала присматриваться к окружающим ее людям, пытаясь убедить себя, что не все так плохо. Сердце сжималось от понимания, что людям еще хуже, чем ей, но потом среди них появлялись яркие лица, выпадавшие из общей череды масок боли и отчаяния. Люди с яркими лицами проходили мимо, и Эсфирь понимала, что они счастливы, несмотря на ее боль. Восприятия менялись, принося ненависть: яркую, чистую, желанную.