Виталий Владимиров - Колония

- Слушаю вас.

- Запишите в загранкабинет, пожалуйста.

- Звоните в помощь на дому, - ответили на том конце провода.

- А как туда... - только успел сказать я, но там уже бросили трубку.

Терпение, еще раз терпение.

Дозвонился опять.

- Как вызвать врача на дом?

Сказали номер.

Соединился сразу.

- Можно только на следующий четверг. Устраивает?

- Да, пожалуйста.

- Фамилия?

- Истомин Валерий Сергеевич, Борисова Елена Сергеевна.

- Записываю на десять утра. Но приходите пораньше.

Теперь - дозвониться Аленке.

- Ну, что, жена, собирайся.

- Куда? - не сразу сообразила Лена.

Я назвал страну.

Алена не проявила никаких эмоций. Помолчав, сказала задумчиво:

- И все-таки, значит... Я так змей боюсь... А может быть...

Она договорила эту фразу вечером, дома, после ужина.

- А может быть, все-таки не поедем?

- Как так? - удивился я.

- Вот если бы Чехословакия, а то тропики, жарко.

- Другого не предложили, - почти обиделся я, - не заслужил видно.

Мы молчали. Я смотрел на Алену, задумчиво склонившую голову к правому плечу. Лицо у нее такое славное, родное, совсем еще молодое, а вот в рыжеватых вьющихся волосах проседь, особенно сильно проступившая на висках. Судьба уже дважды закладывала лихие повороты в моей жизни. Поначалу, учась в Технологическом институте, влюбился в кино и в Тамару. И захотел сразу стать Эйзенштейном-Феллини-Истоминым да надорвался, и свернула дорога моей жизни в приемный покой противотуберкулезного диспансера, задул северный ветер с юга. Лучше иметь здорового и богатого спутника жизни, чем больного и бедного, решила Тамара, да и у меня было предостаточно времени на больничной койке, чтобы осознать, с какой слепой безоглядностью мы вступили в брак.

В обветшавшей бывшей помещичьей усадьбе под Калугой, приспособленной под санаторий, на аллеях снежного парка, где высился над воротами начертанный на кровельном железе плакат "Туберкулез излечим!", я встретил Наташу. И жизнь стала ясной, как весеннее небо, - поступлю на Высшие режиссерские курсы, а Наташу назову женой. Не тут-то было...

После санатория я не мог уйти от беременной, на сносях, Тамары. Перед отъездом на лечение мы договорились, что она сделает аборт, о чем она мне и сообщила в единственном письме. На самом деле в клинике она потеряла сознание, операцию врачи делать не решились, и явился на свет Сережка.

Наташе и мне служила почта. Наконец, я собрался с духом и рассказал ей все. Ответа на последнее письмо я не получил и потерял Наташу. Казалось, навеки.

Гайка судьбы затянулась еще на один виток - провалился на Высшие режиссерские. С треском. И поделом. Поделом потому, что возомнил себя великим, с треском потому, что, действительно, чтото крепко надломилось во мне. Тамара нашла письма Наташи, грохнула об пол хрустальную вазу, и я переехал к родителям.

Серой и горькой, как дым, была жизнь. Но неизбежное случится. Обязательно произойдет. Как восход солнца. Разве наша новая встреча с Наташей была случайной? Беда заключалась в том, что Наташе должны были сделать операцию на легком. Проблема заключалась в том, что я стоял на очереди в своем издательстве, и нам с Наташкой надо было успеть жениться до операции, чтобы получить отдельную квартиру. Успели. Всеми правдами и полуправдами. Ради этого ордера я совершил то, что не должен был делать. После операции Наташа уехала долечиваться в Крым, а мне врач сказал, что ей смертельно страшна любая инфекция. В Крыму у нее случился приступ аппендицита, и ее погубили...

- Страшно, - вздохнула в ответ своим мыслям Алена.

- Змей боишься?

- Ой, и змей тоже... Да дело даже вовсе не в змеях... Другого боюсь. Родители остаются одни... И Юлька с Димкой... И твои.

Юля - Аленина дочка, Дима - ее муж, наш зять. Не наш, конечно, Аленин только. Естественная, жизнью запутанная ситуация. Действительно, кого из родных и близких мы покидаем, кого Лена, кого я? За Тамару, мою первую жену, беспокоиться нечего - она в очередной раз замужем, сын мой Сережка - в армии, придет через год только, после смерти Наташи недолго прожила и ее мама Елена Ивановна, Наташин брат Кирилл, бывший мастер спорта, вшил себе "торпеду" от запоя и, кажется, женился. Родители? О них задумываться и, правда, страшно, что о моих, что об Алениных, им за семьдесят. Неизбежное случится, но об этом - молчание и немая молитва: если можно, то попозже, Господи, ты уже взял к себе Наташу... Одиннадцать лет я искал и ждал своего счастья, и когда уже совсем потерял надежду, спаси Бог, нашел Алену. В судьбах наших удивительно много общего: она родилась в Ленинграде, я - в Пушкине, в один и тот же, тридцать восьмой, довоенный, репрессированный год, оба прошли через голод эвакуации и послевоенных лет, одновременно поступили она - в ГИТИС, я - в Технологический, дети наши Аленина Юлька и мой Сережка - одногодки, наши родители - почти ровесники, и отцы наши - тезки, Сергеи.

Когда мы с Аленой женились, Юлька была еще студенткой и переехала жить в мою однокомнатную квартиру. Потом вышла замуж за Диму и у них родился Алешка.

Во время собеседования при приеме в Союз Журналистов меня приметил главный редактор Агентства Печати Новости. Ему нужен был металлург. Время было такое - металлургов. Всему - свое время. А потом открылась возможность и я поехал. За рубеж. В короткие. На пять-десять дней. По объектам экономического сотрудничества. Иногда на подольше - в пресс-центры международных ярмарок и выставок. Теперь предстояло сменить Николая Марченко, Мыколу, как мы его звали в нашей редакции, в одной из азиатских стран.

Отъезд заграницу невольно менял многое в нашей жизни. Так якорь, поднятый со дна, тащит за собой годами слежавшийся ил. С нашим отъездом естественно вроде бы выходило, что дети с Алешкой переберутся в двухкомнатную, тем более, что Аленины родители жили неподалеку от нас - дети могли им помочь в случае чего да и родители были на подхвате. Все это верно, все это так, но в душе у меня все восставало против того, чтобы в нашем доме, в моем доме жили пускай и родные, но все-таки другие. Неужели мне так и суждено весь век прожить, не имея собственного угла с книжными полками, картинами на стенах и письменным столом? Опять исчезает мираж стабильности? Много ли человеку надобно для простого человеческого ежедневного счастья? Мир в мире, интересное дело, свой дом да совет и любовь в этом доме. Так оно было и есть у нас с Аленой. Но оказывается, есть еще одно условие для ежедневного счастья - поменьше перемен. Если сегодня я знаю, что завтра, как и всегда, я поеду к себе в редакцию, а Алена - в свою театральную студию, что субботу и воскресенье мы проведем на даче, а отпуск - по турпутевке, то это - мираж стабильности. Переезд, разлука - из этого не выйти без потерь. Недаром замечено, что нельзя трогать стариков с насиженных мест, умрут. Даже собаки и кошки возвращаются на пепелища, птицы прилетают из теплых стран - инстинкт этот извечен. Сколько в моей жизни было домов? Разбомбленный войной в Пушкине, деревянная изба бабки в эвакуации, послевоенные коммуналки на Потылихе и в Каретном Ряду и, наконец, своя квартира, свой дом, свой мир с Наташей, который опустел после ее смерти, а теперь - наш с Ленкой. Разбазарят наше гнездо безалаберные дети...