Н. Тасин - Катастрофа. Том I

— Атака на зоотавров будет произведена только в Париже! — говорил кто-нибудь из этих господ авторитетным тоном.

— Как! — возражали ему. — Ведь в официальном сообщении сказано, что одновременно опыт будет сделан в Берлине, Лондоне, Риме, Мадриде.

— Обман! — безапелляционным тоном решал всеведущий господин. — Это нам очки втирают. Ни одно другое государство не согласилось на такой рискованный опыт. Из-за этого в комиссии были большие скандалы. Генерал Болье даже грозил выходом в отставку. Англичане, как всегда, прячутся за нашей спиной: вам, дескать, честь и место, господа французы! Выньте для нас каштаны из огня, а если вкусны будут, мы их скушаем на здоровье! Да-с! А нам, поверьте, это здоровья не прибавит.

— Ну уж, терять-то нам особенно нечего! — замечал кто-либо из слушателей.

— Не говорите, мой друг! — отвечал осведомленный господин. — Ведь зоотавры, как по-вашему, существа разумные или нет?

— Ну, допустим, разумные.

— Не допустим, а много разумнее нас с вами. Ну-с, а если так, они пораскинут мозгами, да и скажут себе: «Никто, кроме французов, не дерзнул полезть с нами в драку. Драчливый народец, надо будет хорошенечко проучить его!» — Да-с, милостивые государи! А англичане, немцы и прочие там народы в сторонке останутся. Удастся опыт — тем лучше, а нет — пускай, мол, французы за разбитые горшки платят.

— А вы заметили, господа? — обращался к собравшейся вокруг него толпе другой осведомленный человек. — В сообщении комиссии ни слова нет о бомбах, начиненных бациллами! Спрашивается, почему? Почему в борьбе с зоотаврами не прибегнуть к такому верному средству?

— Но ведь бациллы могут распространить заразу на землю! — робко замечал один из слушателей.

— Совершенно верно! — отвечал осведомленный человек. — Но знаете ли вы, кому в первую голову грозила бы при этом опасность?

— Кому?

— Англичанам или немцам.

На лицах слушателей изображалось недоумение.

— Да-с, англичанам, немцам, итальянцам и вообще, нашим непосредственным соседям, так как пораженные этими снарядами зоотавры, прежде чем околеть, успели бы долететь в одну из пограничных с нами стран, а, следовательно, и занести туда заразу. Не надо забывать, что путь из Парижа в Лондон, скажем, они могут сделать менее, чем в одну минуту! Ничего, поэтому, удивительного нет, если участвующие в комиссии иностранцы решительно воспротивились применению начиненных бациллами бомб.

Под влияниям таких толков в толпе скоро стало наблюдаться враждебное настроение к иностранцам, в частности, к англичанам. Около 6 часов вечера перед зданием британского посольства была даже устроена небольшая враждебная демонстрация. Слышались крики:

— Долой англичан!

— Пускай убираются в свой Лондон!

Кто-то бросил в окно посольства камень. За ним последовал другой, третий. Положение осложнялось. Из посольства вызвали по телефону полицию, но в эти бурные дни полиция предпочитала держаться в стороне от всяких конфликтов и не очень спешила на зов.

Когда толпа, поощряемая полной безнаказанностью, собиралась уже ворваться в само здание посольства, посольскому швейцару пришла счастливая мысль: сбросив с себя ливрею, он вышел задним ходом на улицу, смешался с демонстрировавшей толпой и вдруг крикнул во всю силу своих легких:

— Зоотавры!

Охваченная паникой толпа бросилась врассыпную. Через минуту площадь перед посольством опустела, точно выметенная гигантской метлой.

Полчаса спустя, когда президент Стефен, которому доложили о бесчинствах толпы перед британским посольством, встревоженным тоном спросил по телефону префекта города Парижа, в каком положении дело, тот ответил:

— Успокойтесь, г. президент: благодаря энергичным мерам полиции, толпа рассеяна и порядок восстановлен.

Было 9 час. 37 минут ночи, когда с Венсеннского форта раздались, один за другим, три пушечных выстрела.

Гулкими раскатами пронеслись они над городом и предместьями, неся с собой смертельную тревогу и страх, от которого сжималось в жалкий комочек сердце, подгибались колени и высыхало во рту.

— Бу-ум! Бу-ум! Бу-ум! — торопливо проревела в три приема старая, видавшая виды пушка; эхо подхватило этот зловещий набат, брошенный в мрак ночи, и в то же мгновение ударило им по миллионам сердец, которые забились, как птицы в клетке, вспугнутые каким-либо хищником.

— Зоотавры! — пополз со всех сторон тревожный шепот.

Огромный человеческий муравейник был взбудоражен, как ни в один из прежних налетов: сегодня предстоял решительный бой между людьми и этими страшными, таинственными пришельцами из неведомых, лежащих за гранью доступного человеку миров. Сегодня, быть может, решалась судьба человечества вообще: если оно выйдет из этой борьбы победителем, оно останется властелином Земли; если же, несмотря на напряжение всех своих материальных и духовных сил, оно окажется беспомощным, царству его наступит конец, и оно будет стерто с лица земли подобно тому, как придорожная пыль или мгновенная зыбь на гребнях волн морских сметаются налетевшей внезапно бурей.

Недавно еще оживленные, наполненные шумом и гамом улицы опустели. Люди бежали домой, к родным очагам или же, если они были слишком далеко от дома, прятались в первые попавшиеся ворота или станции подземной железной дороги. У большинства были в руках маски для защиты от удушливых газов, но их мало кто одевал: осведомленные люди, которые знают решительно все на свете и которые в тревожные дни всегда находят достаточно легковерных слушателей, уверяли, что маски эти — вздор и что они никого и ни от чего защитить не могут.

Едва успели замолкнуть пушечные выстрелы, раздался хорошо уже знакомый парижанам характерный шум парящих в высоте зоотавров.

Миллионы людей, затаив дыхание, ждали: вот-вот должно совершиться нечто огромное, решающее вопрос о жизни и смерти. Многие не вытерпели и стали выглядывать в слегка приоткрытые двери, в окна и с балконов. Острое любопытство, побуждающее солдат высовываться из окопов с риском быть убитыми пулей залегшего поблизости неприятеля, было сильнее страха смерти и, казалось, заглушало даже инстинкт самосохранения. Несколько минут спустя на тротуарах, у ворот домов, у входов в станции подземной железной дороги толпились сотни, тысячи людей. Головы, точно по команде, были высоко подняты, глаза устремлены в темный небосклон. Казалось, тут собрались толпы язычников для совершения какого-нибудь религиозного таинства. Небо было облачное, без луны и без звезд, без красок и бликов, как если бы какой-нибудь таинственный декоратор позаботился о создании мрачного фона для предстоящей драмы.

Париж затих, затаил дыхание и походил на гигантское кочевье, завороженное каким-нибудь волшебником.