Н. Тасин - Катастрофа. Том I

Было, как сказано, семнадцать минут двадцать второго или, по старому исчислению, 17 минут десятого ночи.

А на следующий день получилось, от директора Пулковской обсерватории, радио следующего содержания:

«Сегодня, в 2 часа 20 минут 55 секунд по парижскому времени, пролетавший почти над самой обсерваторией зоотавр сбросил с небольшой сравнительно высоты слона. Слон разбился насмерть. На попоне его, хотя и затронутой когтями чудовища, все же удалось прочесть имя “Тони”. Полагаю, что это тот самый Тони, которым я восхищался в бытность свою в Париже».

Это радио произвело в научных кругах Парижа огромную сенсацию. Президент Академии наук, неутомимый Марсель Дювернуа, созвал своих коллег на экстренное заседание.

Увы! Явились всего 11 человек: остальные 29 «бессмертных» оказались очень даже смертными и либо погибли во время налетов зоотавров, либо лежали больные, парализованные. Маститый зоолог Морис Лемерсье, тот самый, который дал имя зоотавру, по-видимому, лишился рассудка. По крайней мере, домашние его рассказывали, что он часами нервно бегает по своему кабинету, то и дело выкрикивая:

— Выскочка! Parvenu! Неизвестно даже, откуда он взялся…

Открывая заседание Академии наук, президент сообщил о новой тяжкой утрате, понесенной в лице Мориса Лемерсье не только французской, но и мировой наукой. Присутствовавшие почтили несчастного вставанием, как если бы он уже умер. Потом приступлено было к обсуждению полученного от директора Пулковской обсерватории радио.

— Итак, господа, мы стоим перед новым фактом огромной, исключительной важности! — начал президент. — Оказывается, что зоотавр пролетел из Парижа до Пулкова, т. е. расстояние в две с лишним тысячи километров, если я не ошибаюсь…

— По прямой линии 2200 километров, — вставил Густав Пейро, маленький, скромный, худой человечек, пользовавшийся репутацией одного из лучших географов в мире.

— Благодарю! — бросил в его сторону президент. — Итак, зоотавр пролетел расстояние в 2200 километров в 3 минуты 55 секунд. Это составляет скорость…

Президент взял карандаш и стал делать вычисления; известный математик Берже поспешил прийти к нему на помощь.

— Это составит 9,36 километра в секунду, с точностью до одной сотой, — сказал он. — Иными словами, скорость зоотавра приблизительно в 30 раз больше скорости звука.

— Да, да… 9,36 километра в секунду, это составит в минуту…

— В минуту это составит 561,6, а в час — 33.696 километра.

— Вот видите! — воскликнул президент с таким видом, как если бы он всю жизнь утверждал, что зоотавр развивает сумасшедшую скорость. — Больше 33 тысяч километров в час! Такая скорость нам здесь, на земле, и не снилась. Если я не ошибаюсь, самые быстроходные наши аэромоторы делают maximum около 800 километров в час?

— Аэромотор «Урания», недавно построенный Эллисом, Дависоном и Комп., достигает скорости в 864 километра в час, — пояснил секретарь Академии.

— Допустим, но все это так ничтожно по сравнению со скоростью зоотавра! — настаивал президент. — Вы только подумайте: 33 тысячи километров в час!

— При такой быстроте полета, — вставил докладчик комиссии, — приобретает значительную правдоподобность гипотеза — которую нашему уважаемому президенту угодно называть предположением — что зоотавры прилетели с Марса. Насколько известно, эта планета в той фазе, когда она ближе всего отстоит от земли, находится от нее на расстоянии 55 милл. килом. Для нас это, конечно, чудовищное расстояние, таинственная бездна, перед которой беспомощно останавливается наша бедная земная мысль. Но для зоотавров оно вовсе не так уж неодолимо. В самом деле, при скорости в 33 тысячи километров в час на перелет с Марса на землю зоотаврам потребовалось бы…

— Сию минуту! — торопливо бросил математик.

И, быстро набросав на лежавшем перед ним листе бумаги ряд цифр, он провозгласил:

— 1666 часов, с точностью до одной десятой. Это составит 69 суток 10 часов и 24 минуты.

— Т. е. несколько больше двух месяцев, — сказал докладчик. — Это вовсе не так уж много. В доброе старое время, какое-нибудь столетие тому назад, такие путешествия были на нашей планете обычным явлением. Я читал как-то, что китайский посланник употребил на поездку в Париж целых тринадцать недель. К тому же, возможно, что за пределами нашей планеты и само представление о времени сильно разнится от нашего, так что наши месяцы или даже годы мыслятся там краткими и ничтожными, как секунды. При таких условиях, перелет с Марса на Землю является чем-то вроде маленькой увеселительной прогулки…

— В этом вопросе есть еще одна сторона, в высшей степени интересная, поражающая воображение, захватывающая! — поднялся с места самый молодой из «бессмертных», 40-летний Оскар Серадель, известный не только своими чрезвычайно ценными работами по астрономии, но и своим бурно-пламенным, совсем не академическим темпераментом.

Президент насторожился: он никогда не ждал добра от выступлений этого необузданного молодого человека, как он его называл.

— Вы хотели высказать некоторые соображения? — спросил он.

— Да, если позволите. Мне кажется, что перед нами открываются блестящие перспективы…

Все с изумлением подняли глаза на говорившего, а потом переглянулись между собой, как бы спрашивая, в здравом ли он уме.

— Мы вас слушаем, — сказал президент. — Вы, разумеется, имеете в виду прилет зоотавров?

— Да, конечно.

— И находите, что он открывает перед нами блестящие перспективы?

— Вы меня совершенно правильно поняли.

— Это любопытно! Будьте добры изложить свою точку зрения. Это будет тем интереснее, что наши коллеги, если я не ошибаюсь, держатся несколько иного взгляда на открывающиеся перед нами перспективы…

Оскар Серадель выпил залпом стакан сахарной воды (причем президент чуть заметно, но весьма неодобрительно покачал головой: дескать, и пьет-то не по человечески!) откашлялся и, выстукивая пальцами дробь по столу (что тоже сильно не нравилось президенту и остальным академикам), начал:

— Господа! Перед человечеством тысячелетиями стоит непроницаемой тайной звездный мир. Правда, астрономия сделала крупные успехи, и мы сравнительно недурно знаем нашу солнечную систему. Но мы знаем ее только на расстоянии. Проникнуть на какую либо из планет нашей системы нам не дано. Мы прикованы к земле, и все наши усилия подняться над нею до сих пор к более или менее ощутительным результатам не привели. Наша хваленая авиация, которой мы так гордимся, не что иное, как жалкие потуги хоть немного оторваться от земли, создать себе иллюзию свободы от нее, самообман. Мы, как блохи, подпрыгиваем немного вверх — и воображаем себя какими-то титанами мысли и духа…