Вячеслав Куликовский - В дни торжества сатаны

Зато он так же балует Александра — это имя моего сына, — как и все. Я очень боюсь, что такое отношение испортит мальчика. Его балует даже Джефферсон. И он и Гопкинс любят моего сына самой нежной и трогательной любовью.

На этой почве они даже ссорятся. Недавно, проходя вдоль тыльной стороны коттеджа мимо кухонного подвала, я был свидетелем следующей сцены.

Сидя у стола и положив нога на ногу, Джефферсон неторопливо и солидно доказывал что-то Гопкинсу. Рука камердинера, с дымившей между пальцами сигарой, делала плавные жесты, а носком правого ботинка он от времени до времени отстукивал такт. Вся поза почтенного слуги выражала глубокую уверенность в непогрешимости приводимых им тезисов, а осанка его и выражение лица были поистине профессорскими.

Из отдельных долетавших до меня слов я понял, что речь идет о недостатках и слабых сторонах парламентарного строя. Гопкинс, стоя спиной к собеседнику и сдвинув на затылок свой белый полотняный колпак, возился в это время у электрической плиты над огромной медной кастрюлей. По его глухим, отрывочным фразам, напоминавшим сердитое ворчание потревоженного медведя, я заключил, что он совершенно не согласен с мнением Джефферсона и ждет только момента, чтобы обрушиться на него. Этот момент настал. Камердинер закончил свою длинную тираду, стукнул в последний раз внушительно носком и, затянувшись, пустил в потолок густую струю дыма.

— Так-то, дорогой Гопкинс, — сказал он. — Надеюсь, мои доводы убедили вас?

Давно кипевший повар дал волю своим чувствам.

— Убедили? Меня? — негодующе спросил он. И, повернувшись, с такой яростью сунул большую деревянную ложку в кастрюлю, что та соскользнула с края плиты и с оглушительным грохотом полетела на пол.

Джефферсон раскрыл было рот, чтобы рассмеяться, но вдруг, весь побагровев, вскочил с места.

— Вы с ума сошли, — зашипел он. — Положительно с ума сошли, Гопкинс… Разве вы не знаете, что маленького мистера Гарвея только что уложили для дневного отдыха? Вы стали совсем невменяемы… Этакий грохот…

Повар имел необычайно сконфуженный вид. Забыв и о своем гневе, и о пролившемся месиве, он смущенно пролепетал:

— Я думаю, Джефферсон, что шум не разбудил его.

Камердинер смерил повара с ног до головы презрительным взглядом.

— Вы думаете? Думают только индейские петухи, Гопкинс. Индейские петухи. Да еще такие старые ослы, как вы.

И, не прибавив больше ни слова, Джефферсон швырнул сигару и опрометью кинулся вверх по лестнице.

Минуту спустя, бесшумно войдя с веранды в комнаты партера, я застал Джефферсона у дверей детской. Он стоял на цыпочках и, весь перегнувшись в левую сторону, напряженно прислушивался.

Заметив меня, он сделал бесстрастное лицо и уже на ходу почтительно произнес:

— Я проходил мимо, сэр, и мне показалось, что мастер Гарвей проснулся. Я думал, не надо ли позвать няню.

И с достоинством удалился.

Удивительной преданности человек, этот Джефферсон.

Теперь несколько слов еще кое о ком. Именно о человеке, который, косвенно содействуя моему счастью, едва не явился в то же время для всех нас источником величайшей беды. Вы догадываетесь, конечно, что я говорю о Джордже. Его судьба очень печальна. Но вполне им заслужена. Вполне.

Я буду краток. Когда мы вернулись после преследования беглецов на остров, Джорджа заключили под стражу и суд должен был произнести над ним через несколько дней свой приговор. По законам острова приговор мог быть только один: смертная казнь. Джордж не дождался суда. За двадцать четыре часа до него узник был найден в своей постели мертвым. Рядом с ним на одеяле валялся крохотный пузырек. Он был пуст. Химический анализ остатков его содержимого показал, что оно было не чем иным, как кураре. Каким образом удалось Джорджу сохранить пузырек — неизвестно.

Что же еще?..

Да, скоро, очень скоро мы собираемся ехать в Россию. По всем имеющимся сведениям, нормальная жизнь в ней вполне восстановилась. Мэри думает, что нигде не живется сейчас так спокойно, как там. Я никогда не был в России и меня страшно тянет взглянуть на страну «неограниченных возможностей».

Кроме того, нам наскучила «курортная» жизнь. Почти десятилетие растительной жизни — это слишком много. Слишком.

Так думаем мы с женой. Так же думают и наши друзья. А главное — так думает Джефферсон. А он неоднократно доказал уже мне, что умеет мыслить чрезвычайно здраво.

Итак, мы едем. Моим заместителем остается Стивенс. Конечно, мы уезжаем с острова не навсегда. От времени до времени мы будем приезжать сюда на несколько месяцев. Отдохнуть, пожить в чудном климате, повидаться с друзьями… И самое важное — снова пережить зарю нашего счастья.

Скоро, очень скоро расстанемся мы с нашим островом. Пора. Прояснился небосклон и солнце правды снова встает над миром. Пронеслась над человечеством еще одна буря.

Tout passe…

1922 г.

Вячеслав Яковлевич Куликовский (1885–1925) — выпускник Владимирского военного училища. Позднее учился в Военно-юридической академии. Был полковником лейб-гвардии Волынского полка.

Во время Первой мировой войну в ноябре 1914 г. был ранен под г. Лодзь. После революции сражался против большевиков в Вооруженных силах Юга России. Эвакуировался в 1920 г. из Одессы в Константинополь.

С 1920 г. жил в Германии, где занимался литературным трудом и сотрудничал с рядом берлинских издательств, в основном с издательством О. Дьяковой и К°. Опубликовал шесть книг стихов для детей, перевод «Макса и Морица» В. Буша, собственные романы и рассказы — мистическо-исторический «роман из жизни Древнего Востока» «Адонирам» (1921), «В дни торжества сатаны» (1922), книги «Женщина, которая изменила» (1921) и «Ее грех» (1922).

Скончался 14-го июня 1925 г. года после непродолжительной тяжелой болезни, не дожив месяц до своего 40-летия.

Книга публикуется по первоизданию (Берлин: изд. В. Сияльский и А. Крейшман, 1922) с исправлением очевидных опечаток и ряда устаревших особенностей орфографии и пунктуации. Имена и топонимы в основном оставлены без изменений.

Плезиозавр — одно из гигантских водных ископаемых доисторического периода.

Корпус судна имеет двести сорок пять футов длины и целиком сделан из «атранита», — недавно изобретенного металла, обладающего легкостью алюминия и крепостью стали. Первое из этих свойств необычайно важно для воздушного, второе — для подводного плавания.

Двенадцать специально сконструированных электрических двигателей, общей мощностью в тридцать тысяч лошадиных сил, приспособлены так, что порождаемая ими энергия переключается в несколько секунд с винтов корабля на его пропеллеры и обратно.