Мэри Шелли - Франкенштейн

Я сменил свои нарты на более прочные, специально предназначенные для передвижения во льдах, затем скупил всю провизию, какую только согласились продать жители селения, и на следующий день полозья моих нарт заскользили по многолетнему льду океана.

Не берусь подсчитать точно, сколько времени прошло с тех пор; мне известно только то, что жажда справедливого возмездия позволила мне выдержать такие лишения, какие при других обстоятельствах погубили бы меня в несколько дней. Дорогу мне то и дело преграждали гигантские массивы ледяных глыб, временами я слышал подо льдом шум волн, ледяные поля пересекали извилистые трещины, и иногда мне приходилось огибать гигантские разводья, на что уходили целые дни. Но вскоре мороз стал крепче, лед надежнее, и мое продвижение вперед ускорилось.

Если судить по убыли провизии, я провел в пути больше трех недель. Сил у меня не оставалось даже на то, чтобы приготовить горячую пищу, руки и ноги были обморожены, адская боль в них заставляла меня кричать. Если бы я позволил себе впасть в отчаяние, я неминуемо бы погиб. Но в один из дней, когда мои собаки, отощавшие, как ходячие скелеты, с неимоверным усилием втащили нарты на вершину большого тороса, который нельзя было обогнуть, я окинул взглядом открывшуюся передо мной бело-голубую равнину и вдруг заметил на ней темную точку.

Я напряг ослабевшее зрение, чтобы разглядеть, что там такое, и из моей груди вырвался торжествующий крик: это были нарты, а на них мучительно знакомая мне безобразная фигура!

Надежда в одно мгновение согрела мое сердце, глаза наполнились слезами, которые мешали мне следить за демоном. Волнение мое было так велико, что я невольно разрыдался. Однако медлить было нельзя – пока я вглядывался в белую пустыню, одна из лучших моих собак пала от истощения. Я выпряг из постромок мертвое животное и досыта накормил оставшихся. А затем, передохнув в течение часа, что было совершенно необходимо, продолжил путь.

Нарты монстра все еще были видны на горизонте, и лишь на короткое время я терял их из виду, когда преодолевал нагромождения торосов. Расстояние между нами медленно, но неуклонно сокращалось, и после двух дней беспрестанной погони я оказался на расстоянии мили от своего врага. Сердце мое наполнилось ликованием.

И тут удача покинула меня. Я уже готовился настичь чудовище и схватиться с ним, когда поднялся ветер и началась подвижка льдов. Ледяное поле стало трескаться, в воздухе стоял громовой гул, там и тут открывались и закрывались разводья. И в эти мгновения я потерял след монстра, потерял окончательно и бесповоротно. А тем временем лед под моими ногами колыхался, как почва во время землетрясения, а ветер становился все сильнее, начиналась метель.

Я попытался было продвинуться вперед – и тут ледовое поле раскололось с невероятным грохотом. Я оказался на небольшой льдине, которую несло бушующее море, и с каждым часом она становилась все меньше. Смерть смотрела мне прямо в глаза.

Проходил час за часом; мои собаки гибли одна за другой, а сам я окончательно изнемог. В эту минуту я заметил ваш корабль, что сулило мне если не помощь, то, по крайней мере, некоторое продление жизни. У меня и в мыслях не было, что суда забираются так далеко на север, и я буквально онемел от удивления. Голыми руками я оторвал от своих нарт две доски и начал грести, пытаясь подогнать свой обломок льдины к неизвестному кораблю…

И сейчас я готов сказать вам то же, что и тогда, когда впервые поднялся на борт «Маргарет Сэйвилл»: если бы выяснилось, что вы идете курсом на юг, я был готов остаться на льдине, лишь бы не отказаться от надежды настичь чудовище. У меня всего лишь мелькнула мысль попробовать убедить вас дать мне вельбот, который имеется на каждом судне, и на нем продолжить погоню.

Но вы, к счастью, продвигались на север. И спасли меня в тот момент, когда я был на пороге смерти – из-за моего безнадежного положения и крайнего истощения всего организма. А смерти я по-прежнему страшусь, так как все еще не справился с задачей, за которую взялся.

И сейчас я жду не дождусь того часа, когда Элиза, мой добрый ангел, хранящий меня в ледяной пустыне, укажет мне путь к созданному мною чудовищу и я обрету столь желанный покой. Но что, если этого не случится и я умру, а монстр останется в живых? Капитан Уолтон, прошу вас – поклянитесь мне, что вы не дадите ему уйти, что отыщете его среди льдов и довершите месть за меня!

Не думайте, что я пытаюсь переложить на ваши плечи бремя собственной вины и долга. И все же, если мне будет суждено уйти раньше, а это исчадие ада встретится вам на пути, – не дайте ему скрыться и продолжать творить злодеяния! Знайте – это существо наделено красноречием и умеет обольщать словами, когда-то ему удалось убедить даже меня. Но не верьте его речам – душа этого создания так же ужасна, как и его внешний облик, она полна коварства и ненависти ко всему роду человеческому. Просто повторите про себя имена тех, кого он погубил: Уильям, Жюстина, Анри, Элиза. Не забудьте моего отца и меня самого. А затем вонзите свою шпагу в его черное сердце!

Мой дух или то, что останется от меня после смерти, будет витать рядом и укрепит вашу руку…

На этом Виктор Франкенштейн закончил свой рассказ.

Пока длилась эта повесть, от которой у меня кровь стыла в жилах и волосы непроизвольно шевелились на голове, голос рассказчика временами прерывался и он надолго умолкал, словно охваченный приступом отчаяния. Его глубокие, полные муки глаза то вспыхивали негодованием, то затуманивались печалью, то вовсе угасали в такой беспредельной тоске, которая нам, обычным людям, вовсе неведома. Но он все-таки находил силы справиться с собой и продолжал говорить о самых кошмарных вещах совершенно спокойно, сдержанно и, я бы сказал, буднично.

Все, о чем он поведал, звучит вполне связно и производит правдоподобное впечатление. Еще больше меня убедили письма Феликса и Сафии, которые сохранились у Франкенштейна, и сам монстр, которого я видел мельком в подзорную трубу с борта корабля. В ту пору я ничего не знал о подоплеке происходящего, но это существо выглядело весьма странно и жутко.

Следовательно, рукотворное чудовище существует на самом деле. Я больше не могу в этом сомневаться, но удивлению моему нет границ. Я несколько раз пытался расспросить Франкенштейна о том, как создавалось его детище, но не добился от него ни слова.

– Вы, друг мой, должно быть, так и не усвоили урок, которым является вся моя судьба, – отвечал он. – Вы и вообразить не можете, как далеко может завлечь простое любопытство. Лучше молчите, слушайте повесть о моих бедствиях и берегитесь накликать нечто подобное на себя!