Айзек Азимов - Роботы утренней зари [ Сборник]

— Значит, вы предвидите будущее? — с любопытством спросил Бейли.

— Нет, сэр, но, изучая мысли, как я это делаю, я приблизительно могу сказать, что есть законы, управляющие поведением людей, как Три Закона роботехники управляют поведением роботов; и возможно, что с ними будет иметь дело и будущее. Человеческие законы более сложны, чем законы роботехники, и я не имею представления, как они организованы. Они могут быть статичными по природе, так что их нельзя правильно выразить, кроме как имея дело с огромным населением. Они могут быть очень слабо связанными и вроде бы не иметь смысла, пока громадное население не научится оперировать этими законами.

— Скажите, Жискар, именно это доктор Фастольф называл наукой будущего — «психоисторией»?

— Да, сэр. Я осторожно вложил это в его мозг, чтобы начался процесс разработки. Когда-нибудь это понадобится, поскольку существование Внешних Миров как долгоживущей роботизированной культуры приходит к концу и начинается новая волна человеческой экспансии — короткоживущих человеческих существ без роботов.

Жискар встал. — А теперь, я думаю, сэр, нам пора идти в дом доктора Фастольфа и приготовиться к вашему отъезду. Все, о чем мы говорили здесь, конечно, нельзя никому передавать.

— Это строго конфиденциально, уверяю вас, — сказал Бейли.

— Да, — спокойно сказал Жискар. — И не бойтесь ответственности за молчание. Я позволю вам помнить, но у вас никогда не возникнет желания рассказать об этом деле. Ни малейшею.

— Еще одно, Жискар, пока вы не надавили на меня. Присмотрите за тем, чтобы Глэдию не обижали на этой планете за то, что она солярианка и принимала робота за мужа, и пусть она примет предложение Гремиониса.

— Я слышал ваш последний разговор с мисс Глэдией, сэр, и я понял. Я об этом позабочусь. А теперь, сэр, могу я проститься с вами, пока никто не видит? — И Жискар протянул Бейли руку совершенно человеческим жестом. Бейли пожал ее. Пальцы Жискара были твердые и холодные.

— Прощайте, друг Жискар.

— Прощайте, друг Илайдж, и помните, что хотя люди назвали эту планету Авророй, но в этом смысле именно Земля является истинным Миром Утренней Зари.

Глэдия проверила, не слишком ли отсырел шезлонг на лужайке, и села. Одно прикосновение к кнопке установило шезлонг в положение, чтобы можно было полулежать, другое включил о диамагнитное поле, давшее ей, как всегда, полную расслабленность. И понятно, почему. Она в буквальном смысле слова парила в сантиметре от кресла. Была теплая приятная ночь, благоухающая, звездная, одна из самых лучших на Авроре. С неожиданной грустью она изучала множество искр, испятнавших небо. Все они стали ярче, потому что она приказала приглушить освещение дома. Она думал а, почему она никогда не интересовалась названиями звезд и никогда не рассматривала их за все двести тридцать лет своей жизни. Вокруг одной из них кружилась ее родная планета Солярия, и в первые три с половиной десятилетия своей жизни она называла эту звезду просто солнцем. Когда-то Глэдию называли Глэдией с Солярии. Это был о два столетия назад, когда она приехала на Аврору, и это означало не слишком дружественную манеру отметить ее чужеземное происхождение. Месяц назад была двухсотлетняя годовщина ее прибытия, но она обратила мало внимания на это событие, потому что ей не хотелось вспоминать о тех днях. А еще раньше, на Солярии, она была Глэдией Дельмар. Она недовольно шевельнулась. Она почти забыла это первоначальное имя — то ли потому, что это было так давно, то ли она просто старалась забыть. Все эти годы она не сожалела о Солярии, не скучала по ней.

А сейчас? Сейчас она совершенно неожиданно осознала, что пережила Солярию. Солярия пропала, стала историческим воспоминанием, а она, Глэдия, все еще живет. Не потому ли она скучает по планете?

Она сдвинула брови. Нет, она не скучает. Ей не нужна Солярия, она вовсе не хочет возвращаться туда. Это просто странное сожаление о чем-то, что составляло часть ее, хотя и неприятную, а теперь ушло.

Солярия! Последний из внешних Миров, заселенный и ставший домом для человечества. И по какому-то таинственному закону симметрии он должен был умереть первым. Первым? Значит, за ним последует второй, третий и так далее? Печаль Глэдии усилилась. Кое-кто думал, что это действительно так и будет. Если так, то Аврора, заселенная первым из Внешних Миров, должна по тому же закону симметрии умереть последним из пятидесяти. Вполне возможно, что это случится еще при жизни Глэдии. А что тогда?

Ее глаза снова обратились к звездам. Нет, это безнадежно —.она никак не сможет определить, какая из этих светящихся точек — солнце Солярии. Сна почему-то думала, что оно ярче других, но здесь были сотни звезд одинаковой яркости.

Она подняла руку и сделала знак, который про себя называла «жест-Дэниел». (Правда, было темно, но это не имело значения.) Робот Дэниел Оливо почти немедленно очутился рядом. Те, кто знал его больше двухсот лет, когда он был сконструирован Хэном Фастольфом, не заметили бы в нем никаких перемен. Его широкое, с высокими скулами, лицо, короткие бронзовые волосы, зачесанные назад, голубые глаза, высокое, хорошо сложенное и полностью человекоподобное тело казались такими же молодыми, как и всегда.

— Могу я помочь вам чем-нибудь, мадам Глэдия? — спросил он.

— Да, Дэниел. Какая из этих звезд — солнце Солярии?

Дэниел, даже не глядя на небо, сказал:

— Никакая, мадам. В это время года солнце Солярии поднимается в три двадцать.

— Разве?

Глэдия смутилась. Она почему-то считала, что любая звезда, которой она интересовалась, должна быть видима в любое время. Но, конечно, они поднимаются в разное время — она же это прекрасно знает.

— Значит, я зря смотрела?

— Насколько я знаю из человеческих реакций, — сказал Дэниел, как бы желая ее утешить, — какая-то одна звезда прекраснее остальных, даже если ее не видно.

— Говорят, — недовольно сказала Глэдия резким голосом.

Она щелчком поставила шезлонг в прямое положение.

— Не так уж сильно я хотела видеть солнце Солярии, чтобы сидеть здесь до трех часов.

— И даже в этом случае вам понадобилась бы подзорная труба. Невооруженным глазом ее не видно, мадам Глэдия.

— Час от часу не легче! Мне следовало сначала спросить тебя, Дэниел.

Jot, кто знал Глэдию два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашел бы в ней перемены. В противоположность Дэниелу, она была просто человеком. В ней по-прежнему было сто пятьдесят пять сантиметров роста — на десять сантиметров меньше идеального роста аврорской женщины. Она тщательно сохранила свою стройную фигуру, и ее тело не показывало признаков слабости или раскованности. Однако, в ее волосах мелькала седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа утратила свою гладкость. Она могла бы прожить еще сто, сто двадцать лет, но не было сомнений, что она уже не молода. Но это не беспокоило ее.