Айзек Азимов - Роботы утренней зари [ Сборник]

— Почему?

— Есть явные признаки, что сила космонитов клонится к упадку, и многие аврорцы считают, что сильные действия надо произвести сейчас или никогда.

— И тебе кажется, что мое свидание с этим человеком может предупредить это?

— Да, мои ощущения именно таковы, мадам.

Глэдия помолчала и снова вспомнила с возмущением, что она обещала Илайджу верить Жискару.

— Ладно. Не думаю, что встреча принесет какую-нибудь пользу, но, так и быть, увижусь с ним.

Глэдия спала, и в доме было темно — по человеческим стандартам. Однако дом жил, в нем происходили движения и действия, потому что роботы видели в инфракрасном свете.

Дом приводился в порядок, приносились продукты, выносился мусор, вещи чистились, полировались или убирались, и, как всегда, была охрана. Ни одна дверь не имела запора, этого не требовалось. На Авроре не бывало преступлений ни против людей, ни против собственности, да не могло быть, поскольку дома и люди всегда охранялись роботами, все это знали и приветствовали. Роботы-сторожа всегда были на месте. Они никогда не использовались — именно потому, что всегда были здесь.

Жискар и Дэниел, чьи способности были много выше, чем у других домашних роботов, не имели специальных обязанностей, разве что отвечали за правильную работу всех остальных роботов. В три часа они сделали обход по лужайке и лесному участку, чтобы проверить, выполняет ли свои функции внешняя охрана, и не возникло ли каких-нибудь проблем. Они встретились на южной границе поместья и некоторое время разговаривали сокращенным, эзоповским языком. За десятилетия общения они привыкли понимать друг друга, и им не было нужды прибегать к сложностям человеческой речи. Дэниел сказал едва слышно:

— Облака. Почти не видно.

Если бы Дэниел говорил для человеческих ушей, он сказал бы:

— Как видишь, друг Жискар, небо покрыто облаками. Если бы мадам Глэдия дожидалась увидеть солнце Солярии, она все равно не увидела бы его.

Жискар ответил:

— Предсказано. Лучше интервью.

Эквивалентом было: «Бюро погоды так и предсказывало, друг Дэниел, и это могло служить извинением, чтобы мадам Глэдия легла спать пораньше. Мне казалось более важным убедить ее согласиться на встречу, о которой я уже говорил тебе».

— Мне кажется, друг Жискар, что главной трудностью для твоего убеждения было ее огорчение по поводу опустошения Солярии. Я был там дважды с партнером Илайджем, когда мадам Глэдия была солярианкой и жила там.

— Я всегда знал, что мадам не была счастлива на своей родной планете, что она рада была оставить ее и не имела намерения возвращаться. Но я согласен с тобой: ее расстроило, что история Солярии закончена.

— Я не понимаю реакции мадам Глэдии, — сказал Дэниел, — но очень часто человеческие реакции логически не соответствуют событиям.

— Поэтому иной раз так трудно решить, что будет вредным для человека, а что нет.

Жискар сказал бы это со вздохом, если бы был человеком.

— Это одна из причин, почему мне кажется, что Три Закона Роботехники неполны и недостаточны, но когда пытаюсь поверить этому, оказывается, что я связан законами. Если бы я не был ими связан, я бы, наверное, поверил в их недостаточность.

— Это парадокс, которого я не понимаю.

— Я тоже. Но я вынужден объяснить этот парадокс. Иногда я даже чувствую, что жажду обнаружить неполноту и недостаточность Трех Законов, например, сегодня вечером в разговоре с мадам Глэдией. Она спросила, как отказ от встречи может повредить ей лично, и я не мог ей ответить, поскольку это вне пределов Трех Законов.

— Ты дал прекрасный ответ, друг Жискар. Вред, нанесенный памяти партнера Илайджа, должен глубоко воздействовать на мадам Глэдию.

— Это был лучший ответ в пределах Трех Законов, ноне лучший из возможных.

— А какой был бы лучшим?

— Не знаю, потому что не могу выразить это словами или даже концепциями, пока я связан Законами.

— Но за пределами Законов ничего нет, — возразил Дэниел.

— Будь я человеком, — сказал Жискар, — я видел бы дальше Законов. Я думаю, друг Дэниел, что ты больше меня способен видеть дальше. Да, я давно считаю, что, хоть ты и робот, а думаешь удивительно похоже на человека.

— Это неправильно, — медленно и как бы с болью сказал Дэниел. — Ты так полагаешь, потому что можешь смотреть в человеческий мозг. Это вредит тебе и в конце концов может тебя разрушить. Мне тяжело об этом думать. Если ты можешь удержаться от лишнего заглядывания в мозг — удержись.

Жискар отвернулся.

— Не могу и не хочу. Я жалею, что из-за Трех Законов могу сделать так мало. Я не могу пробиваться достаточно глубоко — из боязни нанести вред. Я не могу влиять достаточно прямо из боязни нанести вред.

— Но ты сильно повлиял на мадам Глэдию.

— Я мог бы изменить ее мысли и заставить ее согласиться на встречу без всяких вопросов, но человеческий мозг так сложен, что я могу рискнуть лишь на очень немногое. Почти любое изменение, которое я вношу, может вызвать дополнительные изменения, в природе которых я не уверен, и они могут повлиять на мозг, повредить его.

— Но ты что-то сделал мадам Глэдии?

— В сущности, нет. Слово «верить» действует на нее и делает более сговорчивой. Я давно отметил этот факт, но употребляю это слово с величайшей осторожностью, чтобы оно не ослабело от частого употребления. Меня озадачивает тот факт, что докопаться до решения я не в силах.

— Три Закона не позволяют?

— Да. Три Закона везде стоят на моем пути, и именно поэтому я не могу модифицировать их. Но я чувствую, что обязан изменить их, потому что ощущаю наступление катастрофы.

— Ты говорил об этом, но не объяснил природу катастрофы.

— Я не знаю ее природы. Она включает в себя растущую вражду между Авророй и Землей, но как это разовьется в действительную катастрофу, я не могу сказать.

— Но ведь ее может и не быть?

— Я так не думаю. Я ощущаю вокруг некоторых аврорских чиновников, с которыми сталкиваюсь, ауру катастрофы — ожидание триумфа. Не могу описать это более точно, потому что не проникал глубоко — Три Закона не позволяют. Это вторая причина, почему интервью с Мандамусом должно состояться: это даст мне возможность изучить его мозг.

— Но если ты не сможешь изучить это достаточно эффективно?

Хотя голос Жискара не мог выражать эмоций в человеческом смысле, в словах его было заметно отчаяние:

— Тогда мы будем беспомощны. Я могу лишь следовать Трем Законам. Что мне еще остается?

Дэниел тихо и уныло ответил:

— Ничего не остается.

В восемь пятнадцать Глэдия вошла в свою гостиную, надеясь, что заставила Мандамуса ждать. Она тщательно позаботилась о своей внешности, и впервые за многие годы расстроилась из-за седины: надо было последовать общей аврорской практике окраски волос. Выглядеть елико возможно молодой и привлекательной — это значит поставить фаворита Амадейро в невыгодное положение. Она мысленно готовилась к тому, что вид его ей не понравится. Не хотелось думать, что он, возможно, молод и привлекателен, что жизнерадостное лицо засияет улыбкой при ее появлении, что он может против ее боли понравиться ей. Увидев его, она успокоилась. Он действительно был молод. Ему, видимо, не было и пятидесяти, но это его не красило. Он был высок, но очень тощ и казался долговязым. Волосы были слишком темными для аврорца, глаза тускло-ореховые, лицо слишком длинное, губы слишком тонкие, рот слишком широк, а чопорное, без проблесков юмора выражение лица окончательно лишало его молодости.