Роджер Желязны - Создания света, создания тьмы. Остров мертвых. Этот бессмертный

Гор. Спасибо.

Мадрак. Теперь я должен идти, потому что я начинаю свое паломничество раскаяния. Я дарю ему свой посох, чтобы он мог утешиться, играя с ним. Ведь есть древнее поверье, согласно которому дерево помогает. Хотя я не знаю, почему.

Гор. Спасибо.

Мадрак. Хайль, Ангел Дома Жизни!

Гор. Доброго тебе пути, Мадрак.

Мадрак уходит.

Генерал. А мне надо идти вдохновлять одну революцию, которая здесь готовится. Пойду поищу свою лошадь. Хайль, Ангел Дома Жизни!

Гор. Доброй тебе революции, Генерал!

Генерал уходит.

Брамин. А я отправляюсь в Дом Мертвых, которым теперь управляю. Хайль, Ангел Дома Жизни! В один из дней Принц свяжется с тобой из Марачека. А Ангелы других Постов соберутся, чтобы воздать тебе почести.

Гор. Доброй тебе поэзии и хорошего сумасшествия, Брамин!

Брамин. Спасибо, и по-моему, сказано уже все, что требовалось.

Гор. Да.

Брамин поднимает свою трость, и поэма, падая, сверкает на полу. Гор опускает глаза, чтобы прочитать ее, и когда он вновь их поднимает, зеленый человек уже исчез. Поэма растворяется в воздухе, и Ангел Дома Жизни знает, что все в ней правда, но тут же забывает слова, как и должно быть.

Жизнь — прошу простить за маленькое философское отступление, прежде чем станет ясно, что за историю я собираюсь рассказать, — иногда напоминает мне берег Токийского залива.

Конечно, не одно столетие прошло с тех пор, как я в последний раз видел залив, поэтому сейчас, быть может, я не совсем в курсе, но, как мне рассказывали, изменилось не так уж много, если не говорить о кондомах.

Я помню огромное пространство грязной воды — у горизонта вода была более чистая, наверное, и более яркая, — помню, как она воняла и хлюпала, холодная, и, словно время, приносила и уносила разные предметы. Каждый день волны Токийского залива выбрасывали на берег какую-нибудь вещь. Что ни назови — вода рано или поздно выбросит на песок: мертвеца, раковину, белую как алебастр или розовую, будто тыковка, с завитым в левую сторону спиральным рогом, невинным, как у единорога, бутылку с запиской или без, если с запиской, то ее или можно прочесть, или нельзя, человеческий зародыш, кусок отполированного водой дерева с дыркой от гвоздя — возможно, остаток Того Самого Креста, кто знает? — и белую гальку, и темную гальку, рыбешку, пустые лодки, куски каната, кораллы, водоросли — словом, «не счесть жемчужин…» и так далее. Вы оставляете лежать вынесенную морем вещь, где она лежала, и вскоре вода забирает ее обратно. Вот как все происходит. Ах да, в те времена в заливе было полно использованных кондомов, желеобразных, почти прозрачных свидетельств неумирающего инстинкта к продолжению рода, «но не сейчас, а в следующий раз». Иногда их украшал залихватский рисунок или надпись, а иногда на одном конце имелось перо. Говорят, что теперь они уже исчезли, подобно клепсидрам и одежным крючкам, их изничтожили противозачаточные пилюли. Молочные железы так же неизменно увеличиваются в объеме, так кто там недоволен? Иногда я ходил вдоль берега ранним солнечным утром, знобкий бриз помогал мне преодолеть последствия отдыха и восстанавливающего лечения после впечатлений небольшой и строго локальной войны в Азии, где я потерял младшего брата, так вот, иногда я слышал крики птиц, хотя никаких птиц видно не было. Это придавало сцене привкус таинственности, и сравнение становилось неизбежным: жизнь — это что-то такое, что очень напоминает мне берег Токийского залива. Все в движении. Странные и невероятные предметы выбрасывает на берег волна. Один из таких предметов — это вы, другой — это я. Некоторое время мы остаемся на берегу, возможно, бок о бок, а потом хлюпающая, воняющая, вызывающая знобкую дрожь волна холодными пальцами прогребает песок, и какие-то предметы снова исчезают. Таинственные крики птиц — это как бы символ неведомого человеческого будущего, открытый конец жизни. Голоса богов? Возможно. И, наконец, последний штрих к сравнению, прежде чем мы покинем эту часть: во-первых, некоторые исчезнувшие предметы, как мне кажется, могут по воле случая и капризного течения снова вернуться на покинутые берега. Мне такого наблюдать не приходилось, но, видимо, я был недостаточно терпелив. И кроме того, кто-то мог бы прийти на берег, подобрать какой-нибудь предмет и унести с собой.

Когда я понял, что первое из названных выше явлений все-таки возможно, меня стошнило. Я уже три дня как пил и наслаждался ароматами одного экзотического растения. Потом я выставил своих гостей. Шок — отличное отрезвляющее средство, хотя я знал, что явление второго рода, когда подбирают и уносят предмет с берега залива, может иногда случиться, как это уже произошло со мной. Но я и представить не мог, что когда-нибудь столкнусь наяву с происшествием вида первого. Поэтому я проглотил таблетку, за три часа гарантировавшую сделать меня прозрачнее стеклышка, добавил для верности сауну и вытянулся на кровати, пока все мои слуги, механические и немеханические, занимались уборкой дома. Затем меня начала бить дрожь. Я боялся.

Вообще-то я трус.

Да, существует множество вещей, которые меня пугают, и все они из разряда явлений, над которыми у меня нет никакого — или очень маленький, если есть, — контроля. Как, например, над Большим Деревом.

Я приподнялся на локте, взял с ночного столика пакет и в который раз принялся рассматривать содержимое.

Ошибки быть не могло, особенно если такая вот штука адресована лично мне.

Я получил это заказное письмо, сунул его в карман куртки и распечатал на досуге.

Понял, что это уже шестое послание, и мне стало плохо, тогда решил, что пора кончать.

В пакете лежала любопытная объемная фотография Кати в белом платье. Снимок был сделан в прошлом месяце, как указывала отметка.

Кати была моей первой женой, единственной, наверное, женщиной, которую я когда-либо любил, и она умерла пятьсот лет тому назад. Подробнее я расскажу об этом позже.

Я внимательно рассмотрел снимок. Шестая фотография подобного рода за последние месяцы. Снимки разных людей, и все они были мертвы уже многие столетия.

За спиной Кати на снимке были только скалы и голубое небо.

Такой снимок можно было сделать где угодно, имелись бы скалы да голубое небо. Снимок мог быть и подделкой, есть люди, которые могут подделать все, что угодно.

Но кто мог послать его мне и зачем? Кто столько знал, чтобы это сделать? В пакете не было никакого письма, только снимок — так же как и в предыдущих: снимки моих друзей, снимки моих врагов.

И вот почему я опять вспомнил о Токийском заливе. И еще об Апокалипсисе.