Роджер Желязны - Создания света, создания тьмы. Остров мертвых. Этот бессмертный

— Плахотарю вас, мистер Сандау, — его от природы красноватое лицо потемнело в два раза, и он погасил улыбку, скромно опустив глаза. — Очень пыл рат рапотать с вами.

— Поэтому, если ты не возражаешь против годового отпуска с полной оплатой плюс дополнительный фонд на испытание новых рецептов, если такие интересы возникнут, то я вызову контору Бурсара и все с ним улажу.

— Кохда уезшаете, сир?

— Завтра рано утром.

— Понимаю, сир. Плахотарю фас. Ошень приятное претложение.

— Наверное, забавно готовить блюда, которые даже не можешь попробовать?

— О нет, сир, — запротестовал он. — На пробователи можно полностью положиться. Часто тумал я, какой фкус у того, что я готовил, но это как у химика — он не фсехда шелает знать, какие на фкус его химикалии. Вы понимаете, что я хочу сказать, сир?

В одной руке он держал корзиночку с ватрушками, в другой сжимал ручку кофейника, еще одной рукой подавал блюдо с капустным салатом, а последней рукой опирался на тележку. Сам он был ригелианец, имя его звучало примерно так: Ммммирт’ы Бооон. В Галактике нет лучших поваров, чем ригелианцы, если только снабдить их соответствующими приставками-пробователями. К славе они относятся довольно спокойно. Подобные беседы мы с ним вели уже не раз, и он знает, что я просто шучу, когда пытаюсь заставить его признать, что человеческая пища наводит его на мысли об отходах — производственных и органических. Очевидно, профессиональная этика воспрещает ему подобные признания. Обычно он спокойно отражает мои выпады. Лишь иногда, если ему уж очень досаждает избыток лимонного сока, грейпфрутового или апельсинового, он признается, что готовить еду для гомо сапиенс считается низшим уровнем, до какого может опуститься ригелианец. Я стараюсь от него не отстать, потому что люблю его и то, как он готовит, а раздобыть повара ригелианца очень трудно, независимо от суммы, которую вы можете предложить.

— Мартин, если что-нибудь случится со мной в отъезде, я хочу, чтобы ты знал — о тебе я сделал специальное упоминание в завещании.

— Я… я не знаю, что сказать, сир.

— Тогда ничего не говори. Но я надеюсь вернуться.

Мартин был одним из немногих людей, которым я мог бы с полной безопасностью говорить подобные вещи. Во всяком случае, он служит у меня тридцать два года и давно заработал хорошую пожизненную пенсию. Готовить еду было его бесстрастной страстью, и по непонятной причине он, кажется, неплохо ко мне относился. Он недурно зажил бы, помри я вдруг на месте, но не настолько уже хорошо, чтобы подбавлять мне в салат муританского яду от бабочек.

— Взгляни-ка только на этот закат! — перешел я на другую тему.

Он смотрел минуты две, потом заметил:

— Хорошо вы их подрумянили, сир.

— Благодарю за комплимент. Можешь оставить коньяк и сигары и быть свободным. Я посижу еще немного.

Он оставил коньяк и сигары на обеденном столе, выпрямился во все свои восемь футов, отвесил поклон и произнес:

— Щасливого пути, сир, и спокойной ночи.

— Приятных снов.

— Плахотарю фас, — и он заскользил прочь в сумерки.

Когда подул прохладный ночной бриз и соловьеголосые лягушки затянули вдалеке баховскую кантату, моя оранжевая луна, Флорида, взошла точно в том месте, куда опустилось солнце. Ночецветущие розоодуванчики испускали в индиговый воздух вечера свой аромат, звезды рассыпались по небу, как алюминиевое конфетти, рубиново светящаяся свеча затрещала на столе, омар был словно масло и таял на языке, шампанское было ледяным, как сердцевина айсберга. Меня охватила некоторая грусть и желание сказать всему вокруг: «Я вернусь!»

Итак, я покончил с омаром, с шампанским, с шербетом, и прежде, чем плеснуть себе глоток коньяку, я зажег сигару, что, как мне говорили, признак дурного тона. В качестве извинения я произнес тост за все, что видят мои глаза, и налил себе чашечку кофе.

Завершив ужин, я поднялся и обошел сложное и объемное строение, которое я называю домом. Я двигался к бару на Западной террасе. Там я опустился на табурет, поставив перед собой рюмку с коньяком, и зажег вторую сигару. Потом в проходе появилась она. На Лизе было что-то шелковистое, голубой шарф, пенящийся вокруг нее в свете фонарей террасы, все такое искрящееся и воздушное. Она надела высокий воротник с бриллиантами и белые перчатки. Лиза была пепельная блондинка, губы бледно-розовые, сложенные таким образом, что между ними появлялась дырочка. Головка слегка склонена набок, один глаз закрыт, второй прищурен.

— Приятная встреча под луной, — проворковала она, и дырочка между губами перелилась в улыбку, влажную и неожиданную. Я все рассчитал правильно, и именно в этот момент вторая луна, чисто белая, взошла над западным горизонтом. Голос Лизы напоминал мне пластинку, которую заело на ноте «до». Пластинку теперь никогда не заедает, но я помню другие времена. Больше никто не помнит.

— Привет, — сказал я. — Что будешь пить?

— Шотландское виски с содовой, — заказала она, как всегда. — Какая ночь!

Я взглянул в ее голубые глаза и улыбнулся.

— Да, — я выбил заказ, и появился бокал. — Действительно.

— А ты изменился. Повеселел.

— Да.

— Полагаю, что ты не задумал ничего недоброго, правда?

— Возможно, — я подтолкнул в ее сторону бокал. — Сколько получается? Пять месяцев?

— Немножко больше.

— Твой контракт на год.

— Да, на год.

Я передал ей конверт:

— Я расторгаю контракт.

— Что ты хочешь этим сказать? — Ее улыбка замерла и исчезла.

— Как всегда, то, что говорю.

— Ты хочешь сказать, что я свободна?

— Боюсь, что так. Здесь соответствующая сумма, чтобы заглушить твою тревогу, — я передал ей второй конверт.

— Я подожду.

— Нет.

— Тогда я поеду с тобой.

— Даже если существует опасность погибнуть вместе со мной? Если до того дойдет?

Я надеялся, что она скажет «да». Но все-таки, как мне кажется, я действительно немного знаю людей. Поэтому запасаюсь рекомендациями по форме «А».

— В наше время все возможно, — добавил я. — Иногда человек вроде меня должен идти на риск.

— Ты даешь мне рекомендацию?

— Вот она.

Она сделала глоток из бокала:

— Хорошо.

Я отдал ей конверт.

— Ты меня ненавидишь? — спросила она.

— Нет.

— Почему?

— А с чего мне тебя ненавидеть?

— Потому что я слабая и берегу свою жизнь.

— То же самое делаю я, хотя не всегда уверен в гарантиях.

— Поэтому я принимаю отставку.

— Поэтому я все приготовил.

— Ты думаешь, что все знаешь, так?

— Нет.

— Что мы делаем сегодня вечером? — поинтересовалась она, приканчивая бокал.

— Я же сказал, что мне не все известно.

— Но кое-что известно мне. Ты хорошо ко мне относился.

— Спасибо.

— Я не хотела бы расставаться.