Роджер Желязны - Создания света, создания тьмы. Остров мертвых. Этот бессмертный

— На последнем испытании? Я предполагал, что это почти чистая формальность.

— Нет. Возможно, это так тебе показалось, но на самом деле все не так. И вот, после полувека занятий с Делгреном из Дилпеи, он не был принят в наши ряды. Он был несколько этим обеспокоен. Он часто повторял, что последний принятый в Имя-носящие не был пейанцем. Потом он покинул Мегапею. При его знаниях он, конечно, быстро, очень быстро разбогател.

— Как давно это было?

— Несколько столетий тому назад. Кажется, шесть.

— И ты думаешь, что все это время он продолжал ненавидеть меня и планировать святую месть?

— Да. Спешить было некуда, а хорошая месть требует тщательной подготовки.

Всякий раз испытываешь странное чувство, когда пейанец говорит что-то в этом роде. Сверхцивилизованный народ, они тем не менее сделали месть и вендетту образом своей жизни. Несомненно, это одна из причин малочисленности пейанцев. Некоторые из них ведут даже книги вендетт — длинные, подробные списки людей или лиц, с которыми следует свести счеты, чтобы не позабыть кого-нибудь, кого они намерены наказать. Сюда же включаются отчеты о ходе каждой операции по отмщению. Месть ничего не стоит для пейанца, если только это не сложная, тщательно подготовленная и приведенная в действие схема, которая приводит к точно рассчитанному результату через много лет после того, как была нанесена сама обида. Мне объяснили, что все удовольствие заключается именно в планировании и предвкушении результата. Смерть жертвы собственно, а также безумие, унижение или обезображивание, являющееся результатом акции, считаются вторичными эффектами. Марлинг однажды признался мне, что вел одновременно три подготовки к мести, в общей сложности покрывавших тысячелетия. Это и в самом деле образ жизни. Это предмет, занятие которым дает массу положительных эмоций, когда все остальные дела идут отвратительно. Удовлетворение приносит само наблюдение за тем, как развитие акции переходит из одной фазы в другую, как один маленький триумф за другим ведет к окончательной развязке. И в тот момент, когда со старанием вырезанная и отполированная дубина опускается на голову жертвы, автору надлежит получить громадное эстетическое наслаждение, как утверждают некоторые, он может пережить и мистическое озарение. Детей знакомят с этой системой с самого раннего детства, чтобы они успели изучить ее как следует, — это необходимо для достижения ими преклонного возраста. Мне пришлось изучать ее наспех, и до сих пор я хромал по некоторым наиболее тонким вопросам.

— Какие будут предложения? — спросил я.

— Все очень просто — один из вас должен будет умереть. Этим разрешится ваше противостояние и все противоречия. Если погибнет он, тебе не надо торопиться. Если погибнешь ты, мои наследники отомстят за тебя.

— Спасибо, Дра.

— Не за что.

— А какое к Грингрину отношение имеет Белион?

— Он с ним.

— Каким образом?

— Эти двое сумели каким-то образом договориться.

— И…?

— Больше я ничего не знаю.

Помолчав, он добавил:

— Давай посмотрим, как поднимается вода.

— Посмотрим, Дра.

Я повернулся и смотрел, пока он не заговорил снова, примерно полчаса спустя.

— Вот и все.

— Все?

— Да.

Небо темнело, и больше уже не было парусов. Я слышал море, чувствовал его запах, вдали блестел звездными искрами его громадный черный бок. Я знал, что скоро вскрикнет невидимая птица, и она вскрикнула. Долго я сидел, не шевелясь, и в соответствующем отделе моего сознания я видел и перебирал многие вещи, которые были оставлены мною так давно, что я их почти забыл, и другие вещи, которые я никогда полностью не понимал. Большое Дерево рухнуло, Долина Теней исчезла, а Остров Мертвых оказался лишь обломком скалы, который бросили посреди Залива, и он быстро шел ко дну. Без всплеска. Я был один, я был совершенно один. Я знал, какие слова сейчас я услышу, и затем, немного позже, я их услышал:

— Пойдем со мной этой ночью, — промолвил он.

— Дра…

Молчание.

— Именно сегодня ночью? — спросил я.

Молчание.

— Где же пребудет тогда Лоримель Многорукий?

— В счастливом ничто, дабы прийти опять. Как всегда.

— А твои враги и долги?

— Все и всем уплачено.

— Ты говорил о пятом сезоне в будущем году.

— Теперь срок другой.

— Понимаю.

— Мы проведем ночь в беседе, Землерожденный, чтобы до восхода я успел передать тебе мои главные секреты. Садись.

Я сел у его ног, как в те дни, что различимы далеко за дымом памяти, когда я был моложе. Он начал говорить, и я закрыл глаза, вслушиваясь.

Он знал, что делает, знал, что хочет.

Но от этого моя печаль и страх не уменьшились. Он избрал меня в сопровождающие… Я буду последним живым существом, которое он увидит. Это была высочайшая честь, и я ее не заслужил. Я не воспользовался тем, что он мне дал когда-то, так хорошо, как мог бы. Я многое испортил. И я знал, что он знает это. Но это было не важно. Он выбрал меня. И поэтому во всей Галактике лишь он один мог напомнить мне об отце, умершем тысячу с чем-то лет назад. Он простил мне мои промахи.

Страх и печаль…

Почему сейчас? Почему он выбрал это время?

Потому что другого могло бы и не оказаться.

Было совершенно очевидно, что, по мнению Марлинга, я, скорее всего, не вернусь из рискованного похода. Поэтому эта встреча должна стать нашей последней. «Человек, я пойду с тобой бок о бок, в любой нужде тобою буду я руководить». Эти слова произносит Знание, но они отлично подходят и для Страха. У них много общего, если вы на минуту задумаетесь над этим.

Вот почему я боялся.

О печали мы тоже не говорили. Такой разговор оказался бы не к месту. Мы говорили о мирах, которые мы создали, о планетах, нами построенных и заселенных, о всех науках, участвующих в превращении кучи хлама в жилище, и естественно, мы разговаривали об искусстве. Экологическая игра безмерно сложнее любых шахмат, она за пределами возможностей лучших компьютеров. Это оттого, что проблемы здесь имеют скорее эстетическую, чем научную природу. Да, она требует напряжения всех мыслительных способностей всех семи черепных зон, но прилив чего-то, что лучше всего описывается словом «вдохновение», играет решающую роль. И мы говорили о вдохновении, и ночной морской ветер стал вдруг резким и холодным, и мне пришлось затворить окно и побеспокоиться об огне, который в богатой кислородом атмосфере пылал, как святая реликвия. Я не могу вспомнить ни одного слова из сказанных в ту ночь, лишь глубоко внутри меня сохраняются безмолвные картины, которыми мы обменивались. Теперь это только память. «Вот и все», — так сказал он, и скоро наступила заря.

Он отдал мне корни ГЛИТТЕНА, когда небо лишь посерело в предвестии рассвета, потом посидел немного, и после этого мы совершили последние приготовления.