Евгений Прошкин - В режиме бога

Виктор обнаружил, что сидит без толку уже полчаса, и, надев обруч, запустил отладочную программу. Гиперскрипт как был пустой заготовкой, так и оставался ею по сей день. Сигалов попробовал сосредоточиться на чем-нибудь конкретном, осязаемом. Вот, например, ливень: он еще не выветрился из памяти, он был такой яркий… Виктор зарычал от бессилия. Слово «яркий» не помогало воссоздать ощущения, скорее оно лишь мешало.

То ли дело – скрипт, показанный Керенским. Сигалов вспомнил, как потоки воды хлестали в окно, как гуляли волны из капель… будто пшеница на ветру. И ведь кто-то сумел это выразить. Дождь получился абсолютно правдоподобным, ничем не хуже того, под который Виктор попал на улице. Он был как настоящий. Сигалову захотелось посмотреть на него снова, принюхаться, разобрать по винтикам и узнать, из чего он собран.

А пыль! Пыль на экране никчемного телевизора, которую он зачем-то стер. Она казалась теплой и жирной, с мельчайшими песчинками, она скатывалась в крошечные веретенца, – возможно, в ней был пух или какие-то волокна… Виктор представил, сколько времени ему понадобилось бы на создание такой богатой фактуры, – и всё ради какой-то пыли… В креативе Лёхи Шагова – с фикусом и с ружьем на стене – тоже была пыль, но совсем другая, она ничего не значила. А в скрипте, увиденном на новой работе, пыль воспринималась как часть реальности. И ливень тоже. И многое другое, даже вонючая сигарета.

«На новой работе?..» – поймал себя Сигалов.

Он с отвращением снял немуль.

Виктор не принимал этого решения, оно пришло само. Нагло вторглось в его не слишком уютную, но привычную жизнь. У Сигалова не осталось выбора: он должен был вернуться в тот морфоскрипт. Одна мысль о том, что он сможет работать с контентом такого уровня, могла бы погнать его на край света, босиком по углям.

Отбросив обруч на стол, Виктор включил монитор и принялся просматривать свои скрипты в визуальном режиме. Без какой-либо цели он вяло раскрывал и схлопывал директории, закапываясь всё глубже в архив. Вот прошлогоднее, вот пятилетней давности, а вот совсем раннее. Только черновики, ни одной законченной вещи. Какие-то наивные идеи. Дойдя до самых истоков, Сигалов повозил курсором и собрался уже выключать монитор, когда вдруг заметил, что бездумно выделяет одну и ту же строку в списке.

«Окунись в Ад».

Он оставил курсор в покое, и на экране всплыла подсказка:

«Московский гуманитарный центр детского развития. Секция мультимедийного творчества. Виктор Сигалов, 12 лет».

Черный люксовый автомобиль с тонированными стеклами стоял у дома не случайно. Как только Виктор вышел на улицу, задняя дверь машины, тяжелая и сияющая, медленно распахнулась. Сигалов не стал ломаться, хотя такого он никак не ожидал.

В машине, просматривая бумаги, сидел Коновалов. При появлении Виктора он быстро сложил листы и сунул их во внутренний карман пиджака – точь-в-точь как капитан полиции, убиравший в плащ коммуникатор.

– Старая школа? – кивнул Сигалов на документы.

– Здравствуйте, Виктор, – ответил куратор. – Бейджик не забыли? Тогда садитесь, едем работать. И зря нарядились, – добавил он, косясь на костюм Сигалова. – Вы же не офисный сотрудник. Вам весь день на спине трудиться.

Виктор не сразу сообразил, что куратор говорит о лежачем кресле с подключенным через шнур немулем. Шутка ему показалась посредственной, в духе того следователя. Он никак не мог отделаться от этой навязчивой ассоциации, и Коновалов – тутошний, не вымышленный, – словно специально подливал масла. Кроме того, они, как и в скрипте, сидели в машине сзади, только теперь Сигалов оказался с правой стороны, хотя вряд ли это что-то меняло.

Что еще злило Виктора, так это неспособность понять, в каком куратор пребывает настроении. Ну и самое главное – он, убей, не мог вспомнить имя-отчество нового начальника.

– И какой же я сотрудник? – спросил Виктор после паузы.

– Не понял, – обронил куратор.

– Если я не офисный сотрудник, то какой?

Коновалов тоже помолчал и придавил кнопку в подлокотнике. Из единой спинки переднего сиденья начало медленно выползать звуконепроницаемое стекло. Куратор, не раскрывая рта, педантично ждал. Сигалов тоже невольно следил за подъемом переборки, сравнивая ее с решеткой в полицейском автомобиле. Когда от края до потолка оставалось сантиметров десять, водитель отрывисто бросил:

– Игорь Сергеевич, мы сегодня спешим?

Виктор вознес хвалу небесам и пожалел, что не может постучать себя по лбу.

– Сегодня как раз не торопимся, – отозвался Коновалов. Затем зафиксировал взглядом, как стекло вошло в глубокий паз, и повернул голову к Виктору: – Довольно ценный.

– Что?.. – переспросил тот.

– Вы хотели знать, какой вы сотрудник. Я отвечаю: ценный.

– Игорь Сергеевич, а можно еще кое-что уточнить?

– Я бы предпочел перейти на «ты», – внезапно заявил куратор.

Виктор неловко засмеялся:

– Если вы меня будете называть на «ты», это в порядке вещей. Но если я вас буду на «ты»…

– Я это и имел в виду. Я тебя буду называть на «ты», а ты меня, конечно, на «вы». Я же тебе в отцы гожусь, Витя.

«Ну точно капитан Коновалов, прям близнецы-братья», – решил Виктор и пожал неожиданно крепкую ладонь.

– Я не уловил, Игорь Сергеевич, как называется наша компания…

– Приятно слышать, что для тебя она уже наша, – удовлетворенно произнес куратор, и на этом его ответ закончился.

– То есть названия действительно нет? – помедлив, уточнил Виктор.

Коновалов посмотрел на него с иронией.

– Это единственное, что тебя волнует? Я думал, мы поговорим о скрипте, ты поделишься впечатлениями, обсудим. Это, собственно, и входит в твои обязанности: делиться впечатлениями. Редактировать его ты не сможешь.

– Отчеты в письменном виде? – спросил Сигалов, указывая на слегка оттопыренный лацкан Коновалова.

– Нет, бумаги для Керенского. Вот Александр Александрович – он у нас и впрямь старой закалки боец. А я человек попроще, мне можно в устной форме докладывать.

– Волнует меня на самом деле многое. Мне очень хотелось бы знать, чей это креатив, кто автор.

– Это не креатив, это морфоскрипт, – сухо произнес Коновалов.

– Я понимаю, но у нас так принято…

– Креатив, Витя, это всё что угодно, любой выплеск творческой энергии. Какой-нибудь охламон сбежит с уроков, намалюет на заборе голую тетеньку – и вот уже, видишь ли, креатив. Другой зарифмует четыре строчки – и снова креатив. Ни к чему подобному мы не имеем отношения. Мы занимаемся серьезным и ответственным делом.

«Тоже мне простой парень, – подумал Виктор с нарастающим раздражением. – Небось, отставной вояка или как тот Коновалов – полицейский на пенсии. Собрался мне тут про творчество пояснять, ну охренеть вообще…»