Джон Уиндем - Том 5. Жизель. Ступай к муравью

Мне полегчало только когда принесли выпивку. И ему, видимо, тоже. Он чуть-чуть добавил содовой, а затем выпил все залпом. Теперь его рука стала потверже, на щеках заиграл слабый румянец, но старик продолжал глядеть прямо перед собой. Потом с видом отчаянной решимости встал.

— Извините меня, я на минуту, — произнес он очень вежливо.

Старик пересек зал и в течение по крайней мере двух минут стоял, изучая себя в зеркале с ближнего расстояния. Потом повернулся и возвратился к столу. Еще и не полностью придя в себя, он приобрел более уверенный вид и подал бармену знак, указав на наши стаканы. Пытливо глядя на меня, старикан сел и произнес:

— Я должен перед вами извиниться. Вы были необыкновенно добры ко мне.

— Вовсе нет, — заверил я его. — Просто рад помочь хоть. чем-то. Видно, что вы пережили какое-то сильное потрясение.

— Э… несколько потрясений, — сознался он и добавил: — Ужасно странно, какими реальными могут показаться обрывки сна, если он застает тебя врасплох.

Мне трудно было найти подходящий ответ на подобное соображение, а потому я счел за лучшее промолчать.

— Все это с непривычки ужасно действует на нервы, — добавил старик с вымученным оживлением.

— А что случилось? — спросил я, все еще ничего не понимая.

— Моя вина, исключительно моя вина, но, видите ли, я очень торопился, — объяснил он. — Я стал переходить улицу позади трамвая и вдруг увидел другой, идущий в противоположном направлении, который был уже совсем рядом со мной. Думаю, он сшиб меня.

— О… — пробормотал я. — Э… действительно ужасно… э… А где же это случилось?

— Да совсем рядом, на Танет-стрит.

— А вы, кажется, не очень пострадали? — снова пробормотал я.

— Вроде бы нет, — ответил он, как бы сомневаясь. — Нет, по-видимому, не пострадал.

Он и в самом деле не пострадал; даже не запылился. Его костюм, как я уже упомянул, был великолепен, а кроме того… трамвайные рельсы на Танет-стрит были сняты лет эдак двадцать пять тому назад. Я подумал — не следует ли сообщить об этом старикану, но потом решил отложить на время. Официант принес нам бокалы. Старик покопался в своем жилетном кармане и тут же в ужасе опустил глаза.

— Мой кошелек! Мои часы! — вскричал он.

Я рассчитался с официантом, вручив ему фунтовую бумажку. Старикан внимательно наблюдал за моими действиями. Когда официант подал мне сдачу и ушел, я сказал:

— Извините меня, но у меня впечатление, что потрясение вызвало у вас частичную потерю памяти. Вы… э… помните, как вас зовут?

Продолжая рыться пальцем в карманчике жилета и еще сохраняя в глазах определенную подозрительность, он уставился на меня.

— Как меня зовут? Еще бы! Я — Эндрью Винселл. Живу тут поблизости на Харт-стрит.

Я поколебался, потом все же сказал:

— Харт-стрит действительно поблизости была. Но ее переименовали… кажется в тридцатых годах; во всяком случае до войны.

Кажущаяся уверенность в себе, которую ему удалось обрести, снова его покинула, и на несколько минут старик как бы онемел. Затем порылся во внутреннем кармане пиджака и вытащил оттуда бумажник. Бумажник был из дорогой кожи, по уголкам окантован золотом и имел выгравированную монограмму с буквами «А. В.» Старик с удивлением поглядел на бумажник и осторожно положил его на стол. Затем открыл. Из левого отделения вытащил фунтовую бумажку и нахмурился. За ней последовал пятифунтовый банкнот, что, видимо, только усугубило его удивление.

Не говоря ни слова, он снова, порылся в кармане и вытащил тоненькую книжечку, явно изготовленную под пару бумажнику. На ней, в нижнем правом углу тоже стояли инициалы «А. В.», а наверху было выдавлено: «Записная книжка, 1958». Старикан подержал ее в руке, долго и внимательно разглядывал, прежде чем поднял глаза на меня.

— 1958-й? — спросил он дрожащим голосом.

— Да, — ответил я.

После долгой паузы он сказал:

— Я ничего не понимаю! — Тон был почти как у ребенка. — Моя жизнь… Что случилось с моей жизнью?

Его лицо выражало горе и полную растерянность. Я придвинул к нему бокал, и старикан выпил глоток бренди. Открыв книжку, он посмотрел на календарь, наклеенный внутри.

— О Боже! — прошептал он. — Все уж чересчур реально! Что… что со мной произошло?

Я сочувственно произнес:

— Частичная потеря памяти нередко возникает после сильных потрясений, как вы знаете. Через некоторое время, как правило, память возвращается полностью. Я предлагаю поискать там, — тут я указал на бумажник, — весьма возможно, в нем найдется что-то, что напомнит вам о прошлом.

Старик помешкал, затем стал рыться в правом отделении. Первым делом он вытащил цветную любительскую фотографию — видимо, семейную. В центре находился он сам, лет на пять моложе и в твидовом костюме; еще один мужчина лет сорока пяти, явно похожий на него лицом, две женщины чуть помоложе, две девочки и два мальчика лет десяти-одиннадцати. На заднем плане виднелся дом восемнадцатого века, а дальше — прекрасно выстриженная лужайка.

— Не думаю, что вам стоит серьезно волноваться насчет вашей жизни, — сказал я. — Совершенно очевидно, что она сложилась у вас вполне удовлетворительно.

Затем старик извлек из бумажника четыре визитные карточки, проложенные листочками бумаги, с простой гравировкой «Сэр Эндрью Винселл», но без адреса. Был там еще конверт, адресованный: сэру Эндрью Винселлу, кавалеру Ордена Британской Империи, «Бритиш Винвинил Пластик», в лондонском Сити.

Старикан недоуменно потряс головой, принял еще маленькую толику бренди, снова поглядел на конверт и издал невеселый смешок. Затем, с видимым усилием взял себя в руки и решительно сказал:

— Какой глупый сон! Как бы это проснуться? — Он прикрыл глаза и твердо объявил: — Я — Эндрью Винселл. Мне двадцать три года. Я живу в доме № 48 по Харт-стрит, работаю у Пенберти и Трулла — лицензированных бухгалтеров, по адресу Блумсбери-сквер, 102. Сегодня 12 июня 1896 года. Утром этого дня меня сбил трамвай на Танет-стрит. Меня, видимо, стукнуло здорово, и я страдаю от галлюцинаций. Ну-ка, посмотрим!

Он открыл глаза, и мне показалось, что он страшно удивился, увидев, что я все еще сижу за столиком. Старик снова злобно поглядел на конверт, и на его лице возникло брезгливое выражение.

— Сэр Эндрью Винселл! — воскликнул он презрительно. — И какая-то «Винвинил Пластик»! Что это может означать, во имя всех чертей?!

— А вы не думаете, — вступил я, — что с полной вероятностью мы можем предположить, будто вы являетесь членом фирмы… и, по-моему, скорее всего одним из ее директоров?

— Но я же говорил вам… — он внезапно оборвал фразу. — А что такое «пластик»? Мне это ни о чем не напоминает, разве что о пластилине. Во имя Господа Бога, какое я могу иметь отношение к пластилину?