Алла Конова - Свет глубоких недр

— Работа не для того, чтобы забываться, — в свои девятнадцать лет это она уже прекрасно знала. Жалок тот, кто ищет в работе только забвенья.

— У тебя бывает такая беспросветная пустота?

Лелька не успела ответить: из оживленного многолюдья бульвара выросла одна фигура- девушка с перекошенным лицом.

— Ты? — изумился Эдик.

— Ее хочу посмотреть! — бросила она в лицо Лельке. Горькие слезы смывали краску с ресниц, размывая тушь по щекам.

Эдик подступил к ней вплотную.

— Убирайся вон!

Она не отшатнулась. Метнулась к Лельке.

— За чужими мужьями охотишься!

Тогда Эдик схватил ее руки, заломил…

А Лелька почти бежала, вдоль скамеек, вдоль почерневших кленов… И ей казалось, что сзади все несется и несется…

— Ни стыда! Ни совести! Из молодых, да ранняя!..

Эдик догнал ее в метро.

— Леля! Леля! Прости!

Он был жалок…

Саша… Как давно она даже не вспомнила о нем… Занят… Тоже занят…

Леля успокоилась.

Старик… Какой могучий Старик! Днем Лелька читала рукопись его статьи… Кремниевая кислота… Говорит Анатолий Иванович плохо, а пишет хорошо. Рукопись пестрит исправлениями автора, даже злыми замечаниями… Старик никого не щадит, в том числе и самого себя. А ведь это музыка земных недр, их дыханье, их биение… Нет земли без кремневки, как нет жизни без органики.

Экспедицию готовили около года. Труднее всего оказалось получить материал для корпуса подводной лодки — термоустойчивый, нетеплопроводный, выдерживающий давления до тысячи атмосфер, обладающий химической устойчивостью в щелочной и в кислой среде. И наконец — эластичность. Лодка должна по желанию людей менять свою форму: то вытягиваться, как веретено, чтобы пролезть в отверстие, диаметром полтора метра, то расширяться, принимая облик привычных подводных кораблей.

Помог недавно полученный кремний-пластик — силико-лизавирол.

К Октябрьским праздникам были готовы две лодки.

Экспедиция в полном составе отправилась. осматривать их. В доках эствальдской верфи стояли необычные сооружения — полупрозрачные, цвета морской воды, внутри темные перегородки, скорее похожие на тени, чем на плотное вещество.

Высота лодки чуть выше человеческого роста, длина около двадцати метров, ширина — четыре.

Лелька с усилием давит ладонью на гладкую и приятно теплую поверхность. Но стена не меняется, не туманится от прикосновения и даже от дыхания.

Ксения Михайловна задумчиво смотрит сквозь стены, как будто опечалена чем-то. Для такого торжественного случая она постаралась одеться очень нарядно. Но юбка слишком длинная, и рюшка старомодна. Лельке немного жаль ее.

— Должен признаться, — процедил Эдуард, — мне апартаменты больше, чем нравятся. В этакой голубой прозрачности можно пребывать вечно.

— Цвет подобран удачно, — заметил Вадим. — Эти стены сольются с водой. Нам будет казаться, что мы неотделимы от окружающего.

— Да? — живо повернулся к нему профессор Логинцев. — Я именно этого и хотел.

Александр молчал, о чем-то сосредоточенно думая.

— Абсолютный изолятор, — похлопывая по стенке рукой, продолжал Петр Петрович, — никакое напряжение не пробьет…

— Когда мы должны выехать? — спросил Александр.

— Поближе к весне.

— Зачем? Разве в подземном мире есть времена года?

Подземный мир действительно не знает времен года. Десятого декабря они отправились в путь.

Вертолет спустил снаряжение в серый сумрак мороза. Полярная ночь огладила сугробы. Рыхлые очертания сопок слились с низкими облаками.

Петр Петрович ступил на землю последним. Маленький, полный, он притопывал мохнатыми сапогами.

— Хорошо! Превосходно! — И умолк, наклонив голову, словно слушая что-то. — Шипенье…

Лелька улыбнулась.

— Дыханье твое, папа. Настоящий мороз — шелестит…

Возле самого лаза, у подножья двух сопок, раскинули лагерь. Мгновенно поднялся домик из нинолина, потянулась в небо антенна.

Зимой очень тихо, ветер не прорывается сквозь сплошные цепи гор.

Вертолет висел над ними, пока все не было готово… Вспыхнули желтые огни в туманных стенах домика.

Путешественники раскинули легкие складные стулья. Вадим установил связь с Большой Землей.

— Что передать? Идем ко дну?

— Или к потолку, — добавил Петр Петрович, — что в нашем положении будет одно и то же… А сейчас…

— Отпустим вертолет…

Они вышли в туманный стелющийся мороз. Долго стояли в холодной мгле. Руки подняты для прощального взмаха и так застыли. Небо не сохраняет ничего, даже теней. Но хочется поймать последние движения крыла или хотя бы туманную нить. Что это, связь с прошлым и будущим?

Вернулись погрустневшие и молчаливые.

Ксения Михайловна ставила на стол румяный пирог с брусникой, огромную рыбу в прозрачном желе. Ее пальцы дрожат… Неловко опущена на скатерть тарелка. Но лицо серьезное, обычное… И трудно понять, о чем она думает…

А наверное, о том же, о чем Лелька и Саша…

Напряженность перед прыжком. И ждешь — быстрее бы наступил… И невольно замираешь — остановиться… Тем более что теперь можно передохнуть, как говорят, законно. Чуть-чуть задержать желанное… То, что должно быть, — уже неотвратимо. Никто не в силах отменить спуск в земные недра. Более того — это уже их долг, повседневная работа. И скоро станет буднями…

Петр Петрович отдавал последние распоряжения. Пробираться в подземное море всем вместе. Там можно будет разделиться. Одна группа — Петр Петрович, Леля, Вадим, вторая — Саша, Ксения Михайловна, Эдик.

Спать трудно в последнюю ночь. Лелька лежала в одной комнате с Ксенией Михайловной и чувствовала в темноте: та тоже не спит.

— Как перед боем, — тихо и как-то особенно задушевно сказала Ксения Михайловна, — помню, под Курском вдруг наступила тишина, еще более напряженная, чем сейчас…

А Лелька и не знала, что Ксения Михайловна — участница Великой Отечественной войны.

— Мне было тогда, как тебе сейчас, двадцать… Раненых в тыл отправили. И я спала, вернее, как сейчас, пыталась спать. И думала еще о том, что Миша Левчук вечером крепко-крепко сжал мне руку… Мы стояли в сугробах, у камней искромсанного дома.

У каждого в жизни бывает такая ночь. Только у кого весенняя, полная цветения, а у кого завьюженная, прошитая чернью развалин, с крупинками песка и острого снега на губах.

— Утром началась атака. Я видела, как Миша поднял роту… А потом застыл на снежном бугре… Я ползла к нему — а вокруг десятки раненых. И все мотала и мотала бинты на бурую кровь… А когда доползла — тело не сохранило даже тепла. Вот и остались мы с ним на всю жизнь двадцатилетними.

Лелька побоялась спросить: неужели больше никого не было в жизни? Но как бы отвечая на незаданный вопрос, Ксения Михайловна добавила: