Филип Фармер - Т. 16. Дейра. Повести и рассказы

— Как получилось, что ваш отец стал космонавтом? — спросил Голерс. — Я считал, что ваши люди крайне редко общаются с Землей.

— Саксуэлл и другие компании держат на Мелвилле свои торговые посты. Они не только успешно торгуют с нами, но и вербуют многих наших юношей. Те уходят в космос, чтобы сколотить себе состояние и… найти жену. У нас ведь не как на Земле: на каждую женщину рождается по двое мужчин.

— Наверное, для ваших юношей это действительно выход. Они прилетают на Землю и выбирают.

— Так и было бы, однако большинство женщин не желает становиться последовательницами Ремоха. Им тогда приходится резко менять свой образ жизни: ведь до этого они ведут далеко не строгую жизнь. А мужчина из ремохов не имеет права жениться на неверующей.

Голерс невольно поглядел на портрет женщины на стене.

Девушка перехватила его взгляд.

— Моя мать из землян, — сказала она, — и родила меня на бывшем корабле отца, на «Зарянке». А потом он поселился на Мелвилле. Но после смерти матери он снова стал работать в космосе. Саксуэлл был доволен, что тот вернулся к нему. С ним, может, не так интересно, но он хороший капитан. Он неподкупен, а им как раз нужен такой. Вы ведь знаете, сколько хлопот доставляют им чиновники, которые вечно погрязают в грехе на пограничных планетах — уж больно легко там можно обогатиться.

Голерс кивнул. «Действие глюкозы проявлялось стремительно. Щеки девушки зарозовели, глаза стали ярче, а движения живее. Более того, для девушки, которую отец предупредил о необходимости помалкивать, она была удивительно разговорчивой. Голерс объяснял это просто. Она, вероятно, очень одинока, так как лишена общения с другими людьми своего возраста, а капитан скорее всего молчун по своей натуре.

Вошла Рода и протянула ему скручивающийся листок бумаги. Это была электроэнцефалограмма. Она показывала скачки мозговых импульсов. Это не так уж много значило для установления точного диагноза: возможно, причиной скачков послужил недавний припадок, а может, для нее такой паттерн вполне обычен.

Он попросил Роду снова снять у девушки энцефалограмму, пока он будет брать пробу крови. Он хотел выяснить, не поднимается ли у нее уровень сахара. Когда Рода ушла, он подсел к девушке и взял ее за руку. Она не пыталась отнять ее, но слегка напряглась. Его интересовала лишь ее двигательная реакция, и поэтому он выпустил руку. Та упала на покрывало.

— Как вы теперь себя чувствуете?

— Слабость, а еще я немного волнуюсь, — ответила она. Поколебавшись, она добавила: — И у меня до сих пор такое ощущение, будто я вот-вот взорвусь.

— Взорветесь?

Она положила руку на живот. Голерс был уверен, что движение это было непроизвольным.

— Да, я чувствую, будто еще немного, и я взорвусь или меня разорвет на кусочки.

— А когда у вас впервые появилось такое ощущение?

— Примерно два месяца назад по корабельному времени.

— Каких-нибудь других ощущений у вас не было?

— Нет. Впрочем, да, были. У меня появился чудовищный аппетит. Но в весе я не прибавила. Вот только животик немного увеличился, так что я старалась ограничить себя в еде. Но тогда я совсем ослабла и устала придерживаться диеты. И мне пришлось есть.

— Что вы обычно едите? Мучное, сладкое или, может, белки?

— Да все, что под рукой. Я, конечно, не ем много жирного. И шоколадками никогда особенно не увлекалась. Это плохо отражается на цвете лица.

Он не мог не согласиться с ней. Он ни у кого не видел такой нежной кожи цвета взбитых сливок, как у нее. Теперь, когда к ней возвращался ее живой румянец и в глазах появилось больше жизни, ее можно было назвать красивой. Скулы слишком выдавались, и быть поупитанней ей бы совсем не помешало, но, на его взгляд, строение ее костей было великолепным. Череп, челюсти, зубы — все было скроено ладно.

Он незаметно усмехнулся, поймав себя на бесстрастном анализе этого произведения искусства, и поспешил вернуться к своим обязанностям.

— Вы часто ощущаете это чувство распирания изнутри?

— Да, я даже просыпаюсь посреди ночи и чувствую это.

— Чем вы занимались, когда это чувство возникло впервые?

— Я смотрела микрофильм «Пеллеас и Мелисанда» Дебюсси.

Голерс улыбнулся.

— Родственная душа! — произнес он. — Вы любите оперу! О rаrа avis! [3] О диковина! (лат.) Мы поговорим об этом, когда поправитесь. В наше время так редко можно встретить человека, который… Да вы и сами знаете. Постойте. Вы помните то место, в начале первого акта, где Голо находит Мелисанду у колодца в лесу? Она готова убежать прочь, и он начинает петь: «Не бойтесь меня, вам нечего страшиться. Скажите мне, отчего вы плачете здесь, такая одинокая?»

Он стал тихо напевать:

— N’yaez par per, vous n’avez rien a craindre. Pourquoi pleurez vous, ici, toute seule?

Он замолчал, чтобы дать ей возможность продолжить партию Мелисанды: «Ne те touchez past Ne те touchez pas! Ne me touchez pas!» [4] Не трогайте меня! Не трогайте меня! Не трогайте меня! (фр.) Он хотел вступить с утешительными словами Голо: «Не бойтесь! Я не причиню вам зла. О, как вы прекрасны!»

И он бы не преувеличил. Она была прекрасна. Ее кожа была белоснежной и гладкой, а волосы — блестящими и золотистыми, как лютик.

Но она не пожелала отозваться на его приглашение попеть. Нижняя губа у нее задрожала, а голубые глаза наполнились слезами. Она неожиданно разрыдалась.

Он пришел в замешательство. «Что такого я сказал?»

Она порывисто закрыла рукой лицо, продолжая плакать.

Растерявшись и стараясь как-то отвлечь ее, он стал петь партию Фауста из «Любовного дуэта»: «Laisse-moi, laisse-moi contempler ton visage» [5] Позволь мне, позволь мне любоваться твоим лицом (фр.) .

Но она упорствовала в своем нежелании открыть ему свое лицо.

Он перестал петь.

— Простите, если мои слова каким-то образом вас обидели. Я только пытался хоть немного развлечь вас.

Всхлипывания прекратились.

— Нет, это вовсе не так, — сказала она. — Просто я очень рада, что мне есть с кем поговорить, что я сейчас не одна.

Она протянула к нему руку, но на полпути отдернула ее.

— Вы… вы ведь не находите во мне… чего-то неприятного, правда?

— Нет. С какой стати? Я считаю, что вы очень даже симпатичная. И уж конечно, вели вы себя вовсе не отвратительно.

— Я не то имела в виду. Впрочем, неважно. Если вы не… Просто за последние три месяца со мной никто не разговаривал, кроме Клакстона и папы. А потом папа запретил мне…

— Запретил что?

Она ответила торопливо, словно боялась, что кто-нибудь войдет и помешает ей высказаться:

— Разговаривать с Питом. Он говорил со мной два месяца назад. С тех пор…

— Да?

— С тех пор отец и сам больше молчал, а поговорить с Питом наедине мне удалось лишь однажды. Это произошло как раз перед тем, как я впала в кому или как она там называется. А вообще…