Филип Фармер - Т. 16. Дейра. Повести и рассказы

— Почему вы мне не сказали, что укол подействует на меня так?

— Потому что тогда почти никто не согласился бы на него. Люди боятся, что их подсознание выплеснется наружу. Они страшатся выставлять напоказ всю свою подноготную. Возможно, они считают себя злыми, плохими и поэтому не хотят, чтобы кто-то узнал об этом. Такая позиция просто нелепа. Нет ни одного человека, кто был бы стопроцентным ангелом или дьяволом. Все мы несем на себе печать Земли. И ничего дурного в том нет, если человек достаточно искренен, чтобы признать это. В противном случае то, чему мы отказываемся дать выход, может причинить нам вред — как телу, так и душе.

Он взял другой шприц, держа его иголкой вверх.

— Вот смотрите! Это антидот. Если я вколю его вам, асефин нейтрализуется. Одно ваше слово, и вы получите этот укол. Но о здоровье тогда забудьте. Возможно, вы этого и хотите. Возможно, вы предпочитаете иметь, в себе психическую бомбу замедленного действия, часовой механизм которой отсчитывает внутри вас секунды, и надеяться, что она, может, никогда не взорвется. Если так, то вы — вершительница своего благополучия — или злополучия, если так можно выразиться.

Заметив, что девушка закусила в нерешительности губу, он добавил:

— Поверьте мне, Дебби, вы скажете не больше, чем говорят хорошо воспитанные женщины на операционных столах. С той лишь разницей, что вы будете не под наркозом. Вы будете понимать все, что говорите. При вашем заболевании это имеет огромное значение. Вы очиститесь от вредных последствий недавних переживаний. Больше того, одно ваше слово — и я в ту же секунду вколю вам антидот.

Девушка заметалась по подушке, словно в поисках помощи. И так как она по-прежнему молчала, Голерс шагнул к ней и приготовился сделать укол антидота.

Она перестала метаться и заговорила:

— Нет! Я согласна. Не надо этого укола!

— Спасибо, Дебби. — Он повернулся, чтобы положить шприц, и поймал на себе укоризненный взгляд Роды. Он пожал плечами. По правде говоря, он и в самом деле вел себя не совсем этично. Если бы он строго следовал принципам врачебной этики, он в подробностях сообщил бы девушке, что может ее ожидать. Однако он рассказал ей, что от укола она раскрепостится, причем самым неожиданным образом. Этого, как подсказывал ему опыт, было вполне достаточно. Многим из тех, кому необходим асефин, он сказал бы не больше. Эта девушка нуждается в препарате. И он, без всякого принуждения со своей стороны, собирается ввести ей требуемое лекарство. Если надо слегка подстраховаться, он подстрахуется. Пока он находился в холле, то прочитал историю болезни девушки, которую Рода достала для него — как нечто само собой разумеющееся — из корабельной картотеки. Более ранних записей о заболевании там не было, но зато отмечалось — и это был немаловажный факт, — что у нее здоровое сердце. Оно могло перенести и недавний загадочный припадок, и мощное, но краткое воздействие асефина.

И вот сейчас, с иголкой наготове, он стоял у мехлаба так, чтобы следить за циферблатами и за пациенткой одновременно. Долго ждать ему не пришлось. Не прошло и трех минут, как асефин, с примесью, помимо прочих, ионов калия, начал свою работу.

По обнаженному телу пробежала дрожь и утихла. Девушка беспокойно посмотрела на него. Он улыбнулся. Она сделала слабую попытку улыбнуться в ответ. На нее обрушилась следующая волна дрожи и стерла с лица улыбку, как волнующееся море разрушает на берегу песчаные замки. Волна откатилась, дав ей передышку более короткую, чем первая. Затем новая волна, и тело затрясло еще яростнее.

— Не напрягайтесь, — произнес он. — Отдайтесь этому полностью. Представьте, будто вы — на доске для серфинга и скользите на гребне волны.

«И не позволяй ей, — прошептал он про себя, — сбросить тебя, чтобы ты погружалась все глубже и глубже в бездну и утонула… Ушла вниз, где так тихо и спокойно и такая чудесная густая зелень, где ты в безмятежности колышешься и больше не ведаешь о суете земной жизни».

В этом таилась опасность. Она могла не пожелать прислушаться к тому, что говорили ей мышцы и язык. Она могла отступить в уголок своего сознания, в какую-нибудь глубокую, темную нишу, где никто, и она сама в том числе, не сумеет отыскать ее.

Вот почему он так внимательно следил за циферблатами. Если их показания слишком близко подберутся к минусовому участку, ему придется вколоть ей антидот. Без промедления. В противном случае она может впасть в оцепенение и остаться в таком состоянии, не воспринимая голосов извне и прикосновений рук. Затем ее могут перевести в какой-нибудь земной санаторий, где, надо надеяться, с ней будут обращаться как должно при ее состоянии. Не исключено, что там ее приведут в более или менее прежний вид, а может, даже полностью вылечат. Возможно также, что из этого транса, подобного смерти, она не выйдет и останется недвижимой, пока кто-нибудь не перевернет ее или по-другому не согнет ей руки или ноги. Она останется недвижимой внешне, а потом наступит день, когда прекратят всякое движение и внутренние органы.

В этом заключалась опасность. И все же он рискнул, потому что верил в себя, потому что обладал чувством меры; имелся еще и последний, но самый сильный довод — из-за ее отца. Он боялся, что если «Король эльфов» улетит с ней до того, как она пройдет курс радикального лечения, то можно считать, что девушка пропала. Пропала для собственного здоровья и — что не менее важно, как ему пришлось признаться себе, — для него самого.

И сейчас, когда он смотрел на нее не только как врач, он заметил начало нового мускульного движения. Это была пульсация в животе, которая, подобно кругам по воде от брошенного камня, вскоре охватила все тело. Пульсирующая волна распространялась, не встречая сопротивления, так как девушка лежала расслабившись, положив руки на голову и слегка согнув ноги в коленях. Он не знал, чем было вызвано это мускульное напряжение: страхом ли перед новыми приступами дрожи или тем, что она все еще стыдилась своей наготы.

Это не имело значения. В следующий миг девушку скрутили судороги, да так, что стрелка прибора ракетой метнулась к минусовому участку. Ее бедра стали вращаться и в то же время их будто что-то выталкивало вверх. Ее лицо подергивалось, словно от боли, а голова металась по подушке из стороны в сторону.

Он увидел достаточно, чтобы понять, что происходит. Он дал знак Роде, чтобы та набросила на девушку одеяло. Он не хотел стеснять ее дольше, чем требовалось.

— Вы не должны бороться с собой, Дебби, — сказал он. — Своим сопротивлением вы просто измучаете себя, сожжете дотла асефин и помешаете его действию. Не противьтесь.

— А что, по-вашему, я делаю? — выдохнула она.

— Вы считаете, что не противитесь, но это не так. Расслабьтесь и действуйте заодно с тем, что в вас происходит. Не обращайте на нас внимания. Мы вам не судьи.