Филип Фармер - Т. 16. Дейра. Повести и рассказы

Он наконец отстранил ее от себя и заставил лечь. Эверлейк стоял молчаливо и недвижно, не сводя глаз с дочери, и лицо его было бесстрастно, словно высеченное из бронзы.

— Если бы я знал, как все обернется, я бы не впустил вас сюда, — произнес Голерс. — Ей от этого только хуже. А поэтому, если не возражаете, я бы попросил вас выйти. Мне нужно работать.

Эверлейк не шелохнулся. Двигались только его губы.

— Я капитан «Короля эльфов». На его борту мне никто не указывает, что мне можно делать и что нельзя.

— Данное судно сейчас не в космосе, — возразил Голерс. — Оно находится в доке. Согласно предписанию 30, насколько мне помнится, — а память, думаю, меня не подводит, — врач в таких случаях имеет право не считаться с мнением командира. Даже когда корабль в полете, полномочия врача в делах медицинского характера выше полномочий капитана, если, конечно, принимаемое врачом решение не угрожает безопасности других на борту этого корабля.

Белая фигура не двигалась, будто все законы мира не могли обратить ее на путь, на который она не желала вступать. Потом застывшие, жесткие линии неожиданно дрогнули, и капитан покинул каюту.

Марк Голерс с облегчением вздохнул. Он ведь понятия не имел, сработает или нет его обращение к закону. В глубине души он верил, что сработает, так как люди, подобные Эверлейку, относились к власти с уважением. Они пользовались ею сами, и им бы не хотелось ею пренебрегать, когда ее использовали против них. Это значило бы рубить сук, на котором они сидят.

Голерс, поджав губы, снова погладил Дебби по волосам и направился к двери за Родой. Та подняла руку со сложенными вместе большим и указательным пальцами, показывая, что общий клинический анализ не выявил наличия чужеродных тел, а потом вручила его перфокарту, чтобы тот удостоверился. Он вышел из каюты и сообщил Гарази о результате анализа. Тот очень обрадовался приятному известию.

— Жена говорит, что если из-за этой работы мне никогда не удается поесть вовремя, то я должен бросить такую работу, — сказал инспектор. — А мне нравится Луна. Я намного лучше чувствую себя здесь, чем на Земле. Тут полегче, на этой старушке.

— Пф! — фыркнул Голерс. — А я собираюсь убраться отсюда как можно скорее.

Он посмотрел в глубь коридора.

— А где капитан?

— Да его Располд подцепил и уволок куда-то. Уж не знаю, с какой целью. Слушай, док, а что, если я уговорю шефа О’Брайена подписать твой рапорт? Чиновников из здравоохранения тоже придется ублажать. А тогда я смогу снять карантин, и все отправятся по домам. Да и кроме того, Саксуэллу здорово не понравится, если слишком долго держать птичку на насесте. А уж у компании, если там захотят, найдутся способы, как сделать жизнь таможенного инспектора невыносимой.

Гарри потер бровь.

— Вот дьявол, слишком многих мне приходится ублажать! Капитана, экипаж, ребят из здравоохранения, Саксуэлла и последнюю, но не менее важную персону: свою жену! И как это я до сих пор не плюнул на все и не вернулся на Божью Планету!

Голерс, рассмеявшись, удержался от замечания, что это заявление противоречит высказанному им за минуту до этого.

— Что касается меня, то карантин можно снять. Но кое-кто не отпустит тебя. То есть Располд. Он еще не закончил свое предварительное расследование.

Гарри дернул себя за волосы и пошел к выходу из холла. Голерс и Ту вернулись в каюту. Рода, толкая перед собой мехлаб, протиснула его мимо кровати на середину каюты — туда, где было свободное место. Она включила комнатный термостат и после этого раздела девушку.

Та обратила на них большие, покрасневшие от слез глаза.

— Не бойтесь, — сказал ей Марк. — Попробуем полечить вас. Будет немножко неприятно, но вам станет лучше. Если не лечиться, то болезнь может годами таиться внутри, пока не вспыхнет неожиданно и не уложит вас в больницу.

Он избегал слова «психика». Оно до сих пор пугало пациентов, даже в этот, казалось бы, просвещенный век.

Рода взяла еще одну пробу крови. Голерс, прикрепив энцефалограф к голове больной, отвел проводок ей за голову и вниз по стене так, чтобы девушка не оборвала его случайно рукой.

— Не впускайте сюда отца, чтобы он не увидел меня раздетой, — попросила она.

Он пообещал не впускать. Одновременно он взял себе на Заметку: не забыть навести справки об особенностях культа, к которому она принадлежала. Подобная стыдливость встречалась лишь у психически больных. Девушка не казалась психотиком; дело было скорее в своеобразной психологической обработке, которой она подверглась на Мелвилле.

Рода защелкнула магнитный замок на двери. Голерс тем временем прикрепил к Дебби два плоских маленьких диска: один над сердцем, другой — на животе. От них к мехлабу также тянулись провода.

— Этот записывает удары вашего сердца, а вот этот — работу мышц.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она, несколько встревожившись. Перестав плакать, она наблюдала за их приготовлениями.

Голерс взял шприц, поданный ему Родой.

— В нем десять кубиков асефина и десять — глюкозы, — пояснил он. — Я собираюсь ввести это вам внутримышечно, в руку. Укол вскоре окажет воздействие на нервную систему — на психосоматическом уровне. Действие препарата высвободит — или, вернее, должно высвободить — все реакции на недавние события. Оно открывает шлюзы для накопившихся страстей, которые, может, исчерпали бы себя через годы, а то и никогда. Более того, высвобождение, хоть оно, возможно, и покажется вам неоправданно бурным, пойдет вам только на пользу. После того как довольно… гм, бурные движения затихнут, вы почувствуете себя несравненно лучше. И вам не придется беспокоиться о затаенной печали, отравляющей вас на долгие годы вперед.

— А что, если я откажусь от этого укола? — произнесла она. Голос ее дрожал.

— Я не буду принуждать вас, мисс Эверлейк. Это дело добровольное. Но я не обманываю вас, когда говорю, что вам станет значительно лучше. Правда, асефин в обычной практике малоизвестен. Но он пять лет проходил проверку в лабораторных условиях и три года — в больничных. Я применял его на нескольких пациентах. И он всегда действовал так, как ему и положено.

Она закрыла глаза и протянула руку.

— Хорошо, доктор, вам я верю.

Он выжал до конца поршень шприца и произнес:

— Не сдерживайте себя, полностью раскрепоститесь. Предоставьте своему организму полную свободу. Если вам захочется говорить, говорите. Вы можете услышать от себя такое, чего вам ни под каким видом не хотелось бы, чтобы это слышала хоть одна живая душа, даже вы сами. Но пусть вас не беспокоит наше присутствие. Ничто из того, что вы скажете, не выйдет из этих стен. И наше отношение к вам не изменится.

Ее широко раскрытые глаза расширились еще больше.