Филип Фармер - Т. 16. Дейра. Повести и рассказы

Вот так всегда. Каждый раз, когда я пытаюсь все уладить, я порчу все окончательно. Теперь Алиса окончательно взбеленилась. Она вскочила и быстрым шагом двинулась прочь. Я нагнал ее только у кладбищенских ворот.

— Куда это вы помчались? — спросил я.

— Туда, где Главная улица города Наспин, штат Иллинойс, упирается в реку. Я возьму пробы Хмеля и немедленно отправлюсь доложить обо всем отцу.

— Дурочка, вы не можете. Вам положено оставаться со мной.

Она откинула длинные черные волосы на спину.

— В приказе об этом ничего не сказано. Я полагаю, что, если ваше присутствие начинает угрожать моей миссии, я имею право вас покинуть. Так вот, по-моему, вы несомненно представляете опасность — если не для миссии то по меньшей мере для меня!

Я схватил ее за руку и повернул к себе лицом.

— Вы себя ведете как младенец, а не как майор морской пехоты США. Что на вас нашло?

Она попыталась выдернуть руку, отчего я озлился еще больше, но, когда она пустила в ход кулаки, я взбесился окончательно. Ярость не настолько ослепила меня, чтобы промахнуться, и я влепил ей здоровую пощечину. В ответ Алиса применила захват и сломала бы мне руку, не воспользуйся я контрприемом. В результате мы рухнули на траву — она снизу, на живот, а я сверху, заломив ей руки за спину. В таком положении даже не слишком сильный мужчина может одолеть крупную девицу.

— Ладно, — проскрежетал я. — Что с вами?

Она не отвечала, только неистово извивалась, пока не поняла, что высвободиться не сможет, и в отчаянии застонала.

— То же самое, что и со мною?

Она прекратила борьбу и едва слышно ответила:

— Да. Оно самое.

Я отпустил ее. Она перевернулась на спину, но подниматься не стала.

— Вы хотите сказать, — произнес я медленно, все еще не в силах поверить в это, — что влюблены в меня? Как и я в вас?

Она кивнула. Я наклонился и поцеловал ее с той давно копившейся страстью, с которой только что вымещал на ней свою злость.

— И все-таки мне не верится, — признался я, оторвавшись от нее. — То, что я в тебя влюбился, — вполне естественно, несмотря на то что ты вела себя так, точно ненавидишь меня всем сердцем. Но ты-то почему меня полюбила? Если не можешь ответить, то объясни хоть, за что издевалась?

— Тебе это не понравится, — предупредила она. — Конечно, можно было бы наплести всякий вздор, на который способен любой психолог: что мы оба, мол, профессионалы с высшим образованием, любим искусство и так далее. Различия, само собой, не в счет. Но какая, на самом деле, разница? Это случилось.

Но я этого не хотела. Я сопротивлялась. И решила прибегнуть к старому принципу Джеймса — дескать, если изображаешь, что тебе что-то нравится, так оно и будет. А я применила его в обратном смысле. И изображала, будто ты мне отвратителен.

— Почему? — поинтересовался я.

Алиса отвернулась, но я взял ее за подбородок и глянул в глаза.

— Скажи.

— Помнишь, я все прохаживалась насчет твоей лысины? Так вот, она мне не противна. Скорее наоборот. В этом вся и беда. Я провела собственный психоанализ и решила, что таким образом проявляется мой комплекс Электры. И я…

— Ты хочешь сказать, — произнес я, повышая голос, — что полюбила меня за то, что я лыс, как твой отец, и вдобавок старше тебя, так?

— Ну нет, не совсем. Я это себе внушала, чтобы перебороть себя. Так мне легче было делать вид, что терпеть тебя не могу, чтобы и впрямь возненавидеть…

Мало сказать, что я был ошарашен. Я бы рухнул, если бы и так-уже не лежал. Алиса Льюис была одним из тех продуктов нашей эпохи, которые настолько привыкли к психологическому самокопанию, что готовы расценивать сам факт явной привязанности между ребенком и отцом как признак того, что им обоим пора сломя голову бежать к психоаналитику.

— Я в ужасном положении, — призналась Алиса. — Я никак не пойму — то ли я тебя воспринимаю как суррогат отца, то ли правда люблю. Думаю, правда, но…

Она протянула руку, чтобы погладить мою лысину. После таких слов мне не хотелось, чтобы она ласкала меня. Я попытался уклониться, но Алиса уже опустила ладонь на мое темя.

— Дэн, да у тебя там волосы ! — воскликнула она.

— Что?

Я провел ладонью по черепу. Она была права. Лысину мою покрывал едва ощутимый пушок.

— Так вот, значит, что имела в виду та нимфа, говоря, что если бы не «это», она бы подумала, что я еще не пробовал Хмеля, — пробормотал я. — Это сделал Хмель, который тот парень вылил мне на голову! — Я подпрыгнул и заорал: — Ура!!!

И не успело еще смолкнуть эхо, как мы услышали ответный крик, да такой, что кровь застыла в моих жилах. То был далекий взревывающий хохот, громовое «И-а!»

— Поливиносел! — воскликнул я.

Схватившись за руки, мы помчались по дороге и остановились, только перевалив через холм и достигнув федерального шоссе номер 24. Оттуда, тяжело дыша и отдуваясь после полумильной пробежки, страдая от жажды пуще прежнего, мы зашагали к Наспину, до которого оставалось еще полмили.

Время от времени я оглядывался, но Ишака не замечал. Это не означало, однако, что он не напал на наш след. Он легко мог затеряться в окружавшей нас толпе. Люди несли корзины, бутылки, факелы; как мне удалось выяснить из разговора с каким-то парнем, они запаздывали к отходу баржи с останками усопших от причала в конце Главной улицы.

— Говорят, что Махруд — Бык имя его — будет воскрешать покойников у подножия того холма, с вершины которого бьет фонтан из Бутылки, — заметил наш собеседник. — Так это или нет — все равно повеселимся здорово. Жаркое, Хмель да кувырки на травке — вот что движет миром.

С этим я поспорить не мог. Во всяком случае, этим основные развлечения аборигенов и ограничивались.

Пока мы спускались по Адамс-стрит, я немало разузнал о политическом устройстве долины. Мой собеседник оказался весьма разговорчив, как, впрочем, и все потребители Хмеля. Он поведал мне, что теократия начинается с низшего уровня, с людей, подобных ему — простых парней. Затем идут молельщики. Они собирают у населения прошения, сортируют и те, что достойны внимания, передают пророкам вроде Шида. Те вновь просеивают просьбы и отправляют полубогам — Поливиноселу, Аллегории и еще дюжине других, о которых я еще не слыхивал. Те отчитывались напрямую перед Махрудом или Пегги.

Махруд обходился со своей божественностью, как с постом директора. Многие отделы он подчинил вице-президентам вроде Осла, заведовавшего плодородием, или Шида, ставшего теперь, наверное, самым довольным синоптиком на свете. Бывший профессор физики в Трэйбеллском университете и городской метеоролог, теперь он был единственным предсказателем погоды, чьи прогнозы сбывались в ста случаях из ста. Причина тому была очень проста: Шид сам делал погоду.