Филип Фармер - Т. 16. Дейра. Повести и рассказы

Все это было очень интересно, но сведения я поглощал как-то вяло. Во-первых, я непрерывно оглядывался, проверяя, не гонится ли за нами Поливиносел. Во-вторых, меня очень беспокоило отношение ко мне Алисы. Теперь, когда я начал обрастать, не перестанет ли она любить меня? Что тянуло ее ко мне — комплекс (ну вот, и я туда же) или истинная страсть?

Не будь мое положение столь нелепым, я и сам бы над собой посмеялся. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день я не стану прыгать от радости при одной перспективе обзавестись роскошной шевелюрой и влюбленной в меня красавицей?

В следующий миг я все же подпрыгнул. Правда, не от радости. За моей спиной раздался громкий раскатистый смех. Не узнать хохот Осла было невозможно. Обернувшись, я увидал золотящуюся в отблеске факелов и лунном свете фигуру мчащегося к нам Поливиносела. Люди с воплями разбегались с его пути. Звон копыт по мостовой заглушал их крики.

— Куда теперь, человечек? Куда теперь? — проревел он, нагнав нас.

В тот момент когда он потянулся ко мне, я рухнул на землю. Остановиться Поливиносел не успел. Копыта тоже не способствовали поддержанию равновесия, как и отвешенный Алисой пинок. Осел грянулся на землю, увлекая за собой бутылки, корзины с фруктами и маленькие клетки с цыплятами. Визжали женщины, летели корзинки, звенело стекло, цыплята с писком выскакивали из сломанных клеток… И куча мала погребла полубога.

А мы с Алисой продрались сквозь толпу, завернули за угол и пустились бежать по Вашингтон-стрит, шедшую параллельно Адамс-стрит. Паломников здесь было немного, но нам хватило и того. Мы петляли в толпе, а в квартале позади безразмерная глотка Осла продолжала окликать меня: «Ну, куда теперь, человечек, куда теперь?»

Я мог поклясться, что он мчится за нами. Но вскоре могучий глас стал тише, а топот копыт и вовсе смолк вдали.

Отдуваясь, мы заковыляли по Вашингтон-стрит. Только теперь мы заметили, что все три моста через реку Иллинойс разрушены. Один из туземцев сообщил нам, что Махруд уничтожил их молнией во время одной ночной грозы.

— Не то чтобы он особенно волновался, что кто-то перейдет на тот берег, — добавил он, быстро делая знак Быка. — Все, что было восточной частью Наспина, стало священной обителью обладателя Бутылки.

Его слова подтверждали мой вывод. Какими бы разнузданными во всех прочих отношениях ни были эти люди, в них сохранялось достаточно священного ужаса, чтобы не лезть в личную жизнь высших божеств. Того, что сообщали им об этих богах жрецы, им вполне хватало для счастья.

Дойдя до того места, где Главная улица упиралась в реку, мы стали подыскивать место для отдыха — оба мы с ног валились от усталости. Занимался рассвет. Нужно было поспать, чтобы восстановить силы для предстоящей работы.

Но сперва нам следовало рассмотреть фонтан. Тонкая струя Хмеля хлестала из горлышка Бутылки, установленной на вершине одного из холмов по другую сторону реки от Наспина, и падала прямо в реку. Лучи заходящей луны рождали в ней многоцветную, дрожащую радугу. Не знаю, как удался профессору этот фокус, но то было зрелище, прекраснее которого мне в жизни не доводилось видеть.

Присмотревшись, я пришел к выводу, что некая сила, линейно приложенная к струе, не позволяет ветру раздробить ее на мелкие брызги. А заодно понял, что отыскать Бутылку не составит труда — достаточно добраться до жерла гейзера. С уничтожением ее Все-Бык лишится своего могущества. А мы затаимся и посмотрим, как морские пехотинцы начнут завоевание Наспина.

Очень просто.

Поискав, мы нашли в парке у реки место, чтобы прилечь.

— Дэн, я ужасно хочу пить, — призналась Алиса, уютно пристроившись в моих объятиях. — А ты?

— Я тоже, но придется потерпеть, — ответил я и, помолчав, спросил: — Алиса, что ты собираешься делать, когда возьмешь пробы? Вернешься сразу в штаб-квартиру?

— Нет, — ответила она, целуя мою грудь. — Нет. Я остаюсь с тобой. Надо же, в конце концов, посмотреть, какие у тебя вырастут волосы — курчавые или прямые. Так что и не проси!

— Не буду. Только тебя совсем замучает жажда, прежде чем все кончится.

На самом деле я был безмерно рад. Раз уж она решила остаться, значит, мои возвращающиеся волосы не станут преградой на пути истинной любви. Может, это все-таки настоящее чувство, а не комплекс, заботливо выкормленный детскими переживаниями. Может быть…

…И вот я снова в таверне, в маленьком городишке Кронкруашин. Я только что выполнил предсмертную волю своей матери — навестить ее мать, которая еще была жива, когда я взошел на борт самолета, летящего в Ирландию, и скончалась в тот день, когда моя нога ступила на зеленую траву родины.

После похорон я завернул к Биллу О’Басеану, чтобы перекусить, и Билл, на голове которого красовались рога, как у техасского бычка, снял с полки, где хранил всяческие диковинки, какую-то бутылку и проревел:

— Взгляни-ка на быка, что красуется на этой стекляшке, Дэнни Темпер! Знаешь, что означает этот бык? Это бутылка, сработанная самим Гоибниу — богом-кузнецом. Из нее вечно будет изливаться волшебный напиток для того, кто знает нужное слово, того, в ком скрыт Бог.

— А что случилось с владельцем этой бутылки? — спросил я, и Билл ответил:

— Господи Боже, да вот что: старые боги — ирландские ли, греческие, датчанские, россейские, китаезские и индийские — поняли, что им стало тесновато, заключили перемирие, покинули Землю и разбрелись. Только Пан остался здесь еще на пару столетий, но и он улетел на крыльях света, когда явились Новые Боги. Он вовсе не умер, как болтают умники.

А затем, в восемнадцатом столетии, Новые Боги, которые к тому времени стали Старыми, решили, что и им лучше уйти, потому как места больше не стало и они стали наступать друг другу на ноги. А бутылка Гоибниу так и осталась валяться здесь, обрастая пылью и легендами. Держи ее, мой мальчик, всего за десять американских долларов. Что станешь с нею делать?

— Красиво заверну, — сказал я, — и отошлю моему старому профессору. Разыграю его. Вот весело будет, когда я скажу, что это — подлинная, неисчерпаемая бутылка Гоибниу.

И тогда Билл О'Басеан подмигнул мне.

— Да он же трезвенник. А что скажет его жена, эта старая карга и гнусная ведьма?

— А разве не будет забавно, — ответил я, — если старый профессор подумает, что это и впрямь бутылка Гоибниу?

Билл, ставший теперь Здравомыслящим, строго взглянул на меня и произнес, обращаясь к белке на своем плече:

— Смотри, о Орехоносица, этот простачок так ничего и не понял! Боженьки мои, у него даже не хватило ума догадаться, что бутылка эта с сотворения своего предназначена была Босвеллу Дурхаму! «Бос» по латыни — «бык», а «велл» — сочетание англосаксонского «виелла», что означает «фонтан», или «источник», «веллен», означающего «изливаться», и англосаксонского же наречия «уэл», имеющего значение «щедро», или «обильно», а в значении прилагательного — «здоровый». Босвелл — бьющий ключом, пышущий здоровьем и мощью бык. И, конечно же, Дурхам. Всякому ясно, что это есть знак и символ Быка.