Филип Фармер - Т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку

Кулл слышал его тяжелое дыхание.

— Говори же! — нервно произнес Джек, устрашенный взглядом Председателя, вновь остановившимся на нем. — В чем дело?

— Возможно, — сказал Федор, — я сумею помочь вам. Но мне нужно отойти немного от главного. Скорее даже не отойти, а постепенно подвести к тому, о чем я хочу сказать. Иначе смысл моего сообщения будет неясен без вступления, без основы как таковой. Наберитесь терпения. Почему бы нет? Когда перед нами вечность…

— Перед тобой — может быть. Но не передо мной, — перебил его Кулл, чувствуя, как пот струится по коже.

— Вам, разумеется, известен тот факт, — начал Федор, — что Христос спустился на три дня в ад, пока Его тело находилось в гробнице. Три дня, когда Он проповедовал истинного Бога и таким образом освободил добродетельных язычников и дохристианских евреев, которых осудили на мучения в аду, пока не придет Он. И Он выпустил их на свободу. Его появление и пребывание в аду позволила им пойти на небо. Итак, Авраам, Моисей, Сократ, Раутама — все они и многие из тех, кто искал Истинный Свет, но были не в состоянии видеть его, так как Он еще не пришел, — все они верили Ему и поэтому смогли выйти из ворот ада…

- Об этом и уже слышал, сказал Кулл, — но так и не нашел человека, который смог бы сказать, что лично видел, как хоть кто-то из тех дохристиан действительно покидал ад. Подумай сам, ведь никто и никогда не видел в городе верующего из дохристианской эры. А если кто и рассказывал о подобных вещах, то при ближайшем рассмотрении весь его рассказ рассыпался. Все врут. Бог свидетель, как я устал от разговоров, сколько тысяч миль исходил до кровавых мозолей, сколько тысяч мужчин и женщин нашел и расспросил — тех, кто был здесь, когда сюда спустился Христос. Или некто, выдававший себя за него.

— Но он ушел отсюда?! — пронзительно закричал Федор: — Он ушел?

— О чем ты, черт возьми, толкуешь?

— А если, предположим, был такой Человек, который раскаялся в своих грехах? Но слишком поздно. И от падших Ангелов он услышал, что сюда должен спуститься Христос и остаться на три дня. И тогда с лучшими намерениями он ловко обратился ко злу и среди профессиональных злодеев, демонов, блестяще проявил себя. Учтите, в то время демоны количественно превосходили людей. И этого человека удостоили чести — или, наоборот, обесчестили тем, что приняли в сообщество демонов; и событие это вызвало всеобщее ликование в аду.

И вот настал день, когда Христос спустился в ад, где Его схватили и заточили в тюрьму — каким образом, нам знать не дано. Мы можем лишь предполагать, что все это было проделано отнюдь не сверхдемонической силой. Конечно, без Его согласия Его бы не заточили. Но по каким-то соображениям Он молча согласился.

А на этого человеческого оборотня, воплощение Зла пал выбор представлять личность, которая могла бы выдать себя за Христа, вернувшегося на Землю. Но стоило ему появиться на земной поверхности и вновь обрести земное обличье, как он повел двойную игру. Только на этот раз он изменил аду и отказался выполнять дьявольские замыслы. А может, с небес ему в качестве награды разрешили по-настоящему вознестись? В то время как подлинный Христос ради спасения одной священной души, заблудшей, казалось бы, навеки, с радостью остался в своей тюрьме?

Или, если не в стенах тюрьмы, то в пределах ада? И стал Иксом, темным мессией, черным Спасителем?

А человек, который вышел из гробницы в саду, не позволил Марии дотронуться до него — Noli me tangere! [7] Не тронь меня! (лат.) — потому что все еще пребывал в демоническом состоянии. Рука Марии своим прикосновением сняла бы с его одеяния не живительный разряд добродетели, но пронизывающую вспышку порока. А Фома Неверующий не пострадал только потому, что небесные правители или правитель — приняли к тому времени решение о внутренней сущности лже-Христа. И переключили огромный потенциал зла, содержавшийся в его одеянии и плоти, на добро. В моей гипотезе, надо признать, это слабое место, так как только по доброй воле может человек отвернуться от добра и стать на путь порока.

Все, что я рассказал вам, конечно же, только мои размышления, догадка. Возможно, лже-Христос ошибался, когда творил зло в аду, чтобы делать добро на Земле и на небесах. Он, наверно, понял, что цель не оправдывает средства и что творить зло — даже по отношению к грешникам, которые так или иначе осуждены на вечные муки, тоже является злом. И ему позволили так быстро спастись только затем, чтобы над ним свершилось еще более суровое, беспощадное возмездие.

После глотка земной свободы его вернули в ад. А само вознесение — это ложь. Ложь во спасение. Ведь Христос все еще находился здесь, то есть в аду. Апостолы думали, что он возносится, а на самом деле он (беглец) опускался. Что-то вроде небесно-земноадской теории относительности, если так можно выразиться.

«О Боже, — подумал Кулл. — Я только убил время с этим чокнутым! — И вдруг его как ударило: — Погоди, погоди, и о чем я только думаю? Это же просто чудесно!»

Чудесно, да, но не из тех двух соображений, которые привел Федор, а из третьего, о котором он промолчал.

— Продолжай, — сказал Джек. — Нас временно разъединят, но оператор снова соединит нас. Просто не вешай трубку.

Он отключился от линии, затем нажал на кнопку в основании телефона. Это давало ему возможность войти в прямую связь со Стенгариусом, одним из сидящих за столом у помоста. Он вкратце передал Стенгариусу рассказ Федора. Тот заинтересовался, и тогда Кулл выложил ему все, с подробностями.

— Как вы считаете, Председатель клюнет? — спросил Кулл. — По-моему, в той чепухе, что наговорил Федор, есть по меньшей мере четыре золотые жилы, причем богатейшие. Один Бог знает, сколько еще можно выжать из него.

— Согласен, Кулл, — произнес Стенгариус. — Но решать ему.

Стенгариус положил трубку и сразу позвонил Председателю. Его звонок шел не напрямую, но через секретаря, который сидел в кресле, вырубленном из ступеней Помоста; Кулл смотрел, как тот отвечает Стенгариусу и переключает связь на Председателя.

Старик прятал телефон под бородой. Он сунул руку в белесую спутанную массу — похожую на клубок неотваренных спагетти или белых червей — и вытащил трубку. Стенгариус говорил, и Председатель долго слушал его, не перебивая. Во всяком случае, губами он не шевелил. Затем неожиданно его длинные-предлинные волосы на верхней губе слегка раздвинулись, и под ними открылся черный провал. Председатель повернулся к Куллу — на мгновение перед ним мелькнул профиль, украшенный вогнутым носом, похожим на перевернутый ятаган, — и уставился на служащего своими черными глазами. Насколько Куллу было известно, человеческие глаза не светятся отраженным светом, как у кошек, но он мог поклясться, что глаза старика светились. Наверно, в них отражался страх Кулла, яркий огонек ужаса в ночи.