Джон Уиндем - Золотоглазые

Видите ли, в нашей части Лондона, как вы знаете, всегда много иностранцев со всего света, особенно летом, и достаточное число их выглядит слегка потерянно. Но старик Винселл — ему было уже где-то за 70, как я решил, — не имел к ним никакого отношения. Конечно, он был не турист. И действительно, "элегантный" — вот то слово, что пришло мне в голову, когда я его увидел. У него была седая аккуратно подстриженная остроконечная бородка, тщательно вычищенная черная фетровая шляпа, темный костюм превосходной ткани и покроя, на нем были дорогие ботинки, таким же был и его умеренно яркий шелковый галстук. Не то чтоб в наших краях такие господа, как старик Винселл, были нам совсем уж в диковинку, но к нам они редко заглядывают, а чтобы так, один, да еще с выпученными от удивления глазами. Пара людей, шедших передо мной, коротко взглянули на него, машинально отметили про себя его состояние и прошли мимо. Но я этого не сделал, мне показалось, что он просто напился, более того, он действительно был как будто бы напуган.

Поэтому я остановился перед ним.

— С вами все в порядке? — спросил я его. — Может, вызвать такси?

Он повернулся и посмотрел на меня. В его глазах было изумление, но лицо было интеллигентным, слегка аскетичным и узким, что еще сильнее подчеркивали заросшие седые брови. Похоже, что он только с трудом сосредоточил на мне внимание, его ответ был еще медленнее и сделан с усилием.

— Нет, — неуверенно сказал он. — Нет, спасибо. Я… Со мной все в порядке.

Мне показалось, что это не вполне было правдой, но не высказал он и явного нежелания разговаривать со мной, поэтому, попытавшись один раз, я не собирался оставить его вот так.

— Вас что-то потрясло? — спросил я его.

Его глаза следили за машинами на проезжей части. Он кивнул, но ничего не сказал.

— Через пару улиц отсюда есть больница… — начал я. Но он затряс головой.

— Нет, — снова ответил он. — Я буду в порядке минуты через две.

Он все еще не просил меня уходить, и у меня было чувство, что он не совсем хочет этого. Его глаза смотрели то в одну сторону, то в другую, и затем взгляд снова обращался на него самого. Тогда он становился совершенно неподвижен и напряжен, уставясь на свою одежду с сильным удивлением, которое не могло быть неискренним. Отойдя от ограды, он поднял руку, чтобы разглядеть рукав, потом заметил кисть руки — красивой, ухоженной руки, но худой от возраста, с иссохшими суставами, выступающими голубыми венами. На мизинце было надето кольцо с печаткой…

Все мы читали про глаза навыкате, но это был единственный раз, когда я их видел. Казалось, что они готовы выскочить из орбит, а вытянутая рука начала мучительно дрожать. Он попытался что-то сказать, но ничего не вышло. Я начал бояться, что у него может случиться сердечный приступ.

— Больница… — начал я снова, но он еще раз покачал головой.

Я не знаю точно, что надо делать, но подумал, что ему следует присесть, да и бренди в таких случаях частенько помогает. Он не ответил ни да, ни нет на предложение зайти куда-нибудь, но послушно пошел за мной через улицу в отель "Йилсбурн". Я повел его к столику в тамошнем баре и послал за двойным бренди для каждого из нас. Когда я отвернулся от официанта, старик сидел, уставившись в другой конец комнаты с выражением ужаса. Я тут же взглянул туда. Он смотрел на себя самого в зеркале.

Не отрываясь глядя в него, Винселл снял шляпу и положил ее рядом на стул, затем поднял все еще трясущуюся руку, чтобы дотронуться сперва до своей бороды, а затем до красивых серебристых волос. После этого он сел совершенно неподвижно, тараща глаза.

Я почувствовал облегчение, когда принесли бренди. Он, видимо, тоже. Добавив туда немного содовой, он выпил весь бокал. Сейчас же рука стала спокойнее, на щеках выступил едва заметный румянец, но он продолжал, не отрывая взгляда, смотреть в другой конец комнаты. Затем с внезапным видом решимости поднялся.

— Извините меня, на минутку, — вежливо сказал он.

Старик пересек комнату. Добрых две минуты он стоял перед зеркалом, изучая себя вблизи. Затем отвернулся и пошел обратно. Хотя и не вполне уверенный, у него был вид большей решимости, и он сделал знак официанту, указав на наши бокалы.

С любопытством глядя на меня, он сказал, сев обратно на свое место:

— Я прошу вас извинить меня. Вы были чрезвычайно любезны.

— Что вы, вовсе нет, — уверил я его. — Был рад помочь. Вас верно что-то здорово потрясло?

— Гм… даже несколько раз, — признался он и добавил, — забавно, до чего реально может выглядеть сон, когда даже и не догадываешься, что спишь.

На это трудно было что-то ответить, и поэтому я и не пытался.

— Сперва вроде бы и не нервничаешь, — добавил он с некоторой принужденной веселостью.

— Что случилось? — спросил я, чувствуя, что до сих пор не могу взять в толк смысл его слов.

— Это моя вина, полностью моя вина, но я спешил, — объяснил он. — Я стал переходить улицу перед трамваем, когда вдруг увидел еще один, идущий в противоположную сторону почти передо мной. Могу предположить только то, что, должно быть, он меня сбил.

— Да, — сказал я. — Мм… да, конечно. Мм… где это случилось?

— Как раз здесь, на улице Тазет, — сообщил он мне.

— Вы… вы, кажется, ничуть не ушиблись, — заметил я.

— Не совсем, — согласился он с сомнением. — Да, кажется, не ушибся.

Он ничуть не пострадал, даже не запачкался. Его одежда, как я уже сказал, была безупречна — кроме того, трамвайную линию перенесли с улицы Танет около 25 лет назад. Я раздумывал, должен ли я ему это сказать, но затем решил подождать с этим. Официант принес наши бокалы. Старик потрогал карман жилетки и посмотрел на него в оцепенении.

— Мой кошелек! Мои часы! — воскликнул он.

Я рассчитался с официантом, дав ему один фунт. Старик внимательно наблюдал, как официант отсчитал мне сдачу и отошел.

— Если вы извините меня, — сказал я. — Думаю, это потрясение вызвало у вас потерю памяти. Вы… э-э… помните, кто вы такой?

Все еще держа пальцы в кармане жилетки и с подозрительностью в глазах, он тяжело уставился на меня.

— Кто я такой? Конечно помню. Я — Эндрю Винселл. Живу в двух шагах отсюда, на улице Харт.

Я поколебался, а затем сказал:

— Тут недалеко была улица Харт. Но ее название изменили, кажется, в 30-х, во всяком случае до войны.

Искусственная уверенность, которую он старался у себя вызвать, покинула его и несколько минут он сидел совершенно неподвижно. Затем он запустил руку во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда бумажник. Он был сделан из хорошей кожи, имел золотые уголки и тиснение из инициалов Э.В. Старик с интересом уставился на него. Потом раскрыл. Из левого отделения он вытащил чек на один фунт и озадаченно нахмурился над ним. Дальше последовал чек на 5 фунтов, который, казалось, озадачил его еще больше.