Джон Уиндем - Золотоглазые

Не говоря ни слова, он еще раз поискал в кармане и вытащил оттуда тонкую книжечку, составлявшую комплект с бумажником. На ней в нижнем правом углу тоже были инициалы Э.В., а в верхнем было вытиснено "Дневник 1958". Он держал ее некоторое время в руке, разглядывая, прежде чем поднял глаза на меня.

— Пятьдесят восьмой? — неуверенно произнес он.

— Да, — сказал я ему.

Последовала долгая пауза, затем:

— Не понимаю, — совсем по-детски произнес он. — Моя жизнь! Что стряслось с моей жизнью?

Его лицо сморщилось и стало жалким.

Я пододвинул к нему бокал, и он выпил немного бренди. Открыв дневник, он посмотрел внутрь на календарь.

— Боже мой! — произнес он. — Это слишком похоже на действительность. Что… что со мной произошло?

Я сочувственно ответил:

— Видите ли, частичная потеря памяти нередка после потрясений. Через некоторое время память, как правило, возвращается в норму. Предлагаю вам заглянуть туда, — указал я на бумажник, — очень может быть, что-нибудь там напомнит вам обо всем.

Он поколебался, но потом открыл правое отделение. Первое, что он вытащил, был цветной снимок, очевидно, семейная фотография. В центре стоял он сам, моложе лет на 5 или б, в костюме из твида, черты другого мужчины, лет около 45, носили фамильное сходство с ним. Были там также две женщины помоложе и две девочки и два мальчика в возрасте от 10 до 15 лет. На фоне за ухоженным газоном виднелся старинный дом XVIII века.

— Не думаю, чтобы вам надо было беспокоиться за свою жизнь, — сказал я. — Она, кажется, была вполне удовлетворительной.

Затем последовали три визитные карточки, разделенные тканью, просто гласившие: сэр Эндрю Винселл, но не дававшие адреса. Там же был конверт, адресованный тому же лицу, Британская компания "Пластмассы Винвинил Лимитид", где-то в Лондоне.

Он покачал головой, сделал еще глоток из своего бокала, снова, взглянул на конверт и невесело рассмеялся. Затем с видимым усилием он овладел собой и сказал решительно:

— Какой-то глупый сон. Как же это обычно просыпаются? — Он закрыл глаза и твердым голосом объявил: — Я Эндрю Винселл. Мне 23 года. Живу на улице Харт, 48. Сейчас прохожу обучение по контракту в фирме "Пенберти и Тралл", присяжная бухгалтерия, площадь Блумсберри, 102. Сейчас 12 июля 1906 года. Сегодня утром меня сбило трамваем на улице Танет. Должно быть я здорово ударился и все это время страдаю галлюцинациями. Итак!

Он открыл глаза и выразил искреннее удивление, найдя меня все на том же месте. Затем он свирепо посмотрел на конверт и выражение его лица стало брюзгливым.

— Сэр Эндрю Винселл! — издал он презрительное восклицание. — И "Пластмассы Винвинил Лимитид". Какого дьявола все это значит?

— Не думаете ли вы, — предположил я, — что, судя по всему, вы член этой фирмы, по виду один из ее директоров, я бы сказал.

— Но я же вам говорю, — вмешался он. — Что такое пластмасса? Ничего это мне не говорит, кроме как моделирование клея. Что я могу иметь общего с клеем?

Меня охватило сомнение. Выглядело так, будто потрясение, каково бы оно ни было, вырезало из его памяти около 50 лет. Возможно, подумал я, если мы заговорим о деде, которое по всему было для него близким и важным, наш разговор разбудит некоторые воспоминания. Я постучал по поверхности стола.

— Вот это, к примеру, пластмасса, — сообщил я ему.

Он исследовал ее и щелкнул по ней ногтями.

— Я бы это так не назвал. Это же очень твердое, — заметил он.

Я постарался объяснить.

— Она была мягкой до того, как затвердела. Существует множество видов пластмасс. Эта пепельница, обивка вашего стула, эта ручка, обложка моей чековой книжки, плащ вон той женщины, ее сумочка, ручка ее зонтика, десятки других вещей вокруг вас — даже ткань моей рубашки из пластмассового волокна.

Он не сразу ответил, а сидел переводя взгляд от одной вещи к другой с растущим интересом. В конце концов он снова повернулся ко мне. На этот раз его глаза смотрели в мои с огромным напряжением. Его голос слегка дрогнул, когда он еще раз спросил:

— Это действительно 1958 год?

— Конечно, 58-й, — уверил я его. — Если вы не верите собственному дневнику, за стойкой висит календарь.

— Никаких лошадей, — пробормотал он про себя. — И деревья на площади выросли так сильно… сон не бывает таким последовательным в деталях, ну, не до такой степени… — он остановился, потом вдруг.

— Боже мой? — застонал он. — Боже мой, если это в самом деле… — он повернулся ко мне снова с нетерпеливым блеском в глазах. — Расскажите мне об этих пластмассах, — срочно потребовал он.

Я не химик и знаю о них не больше, чем любой другой. Но он, по-видимому, был в нетерпении и, кроме того, как я уже сказал, мне подумалось, что близкая ему тема сможет помочь оживить его память. Поэтому я решил попытаться. Я указал на пепельницу.

— Вот эта, кажется, наиболее напоминает пластмассу Бейнлайта, если так, то это одна из первых пластмасс, полученных при помощи термоустановок. Человек по имени Бейнлайт запатентовал ее примерно в 1909 году, насколько я помню. Что-то связанное с фенолом и формальдегидом.

— Термоустановка? Что это такое? — стал он выспрашивать.

Я постарался ответить наилучшим образом и затем продолжил объяснять то немногое, что я успел нахвататься о молекулярных цепях и связях, полимеризации и т. д., некоторые их характеристики и использование. Он ни в чем не дал мне почувствовать себя так, будто я пытаюсь учить собственную бабушку. Напротив, он слушал с сосредоточенным вниманием, иногда повторял слово, как бы пытаясь утвердить его в своем мозгу. То, что он так тщательно меня слушает, льстило моему самолюбию, но я мог не обманывать себя, что это хоть сколько-нибудь восстанавливает его память.

Мы — по крайней мере я — проговорили около часа, и все это время он сидел серьезный и напряженный, с крепко сцепленными ладонями. Тут я заметил, что действие бренди ослабло, и он опять далеко не в лучшем состоянии.

— Я действительно думаю, что пора мне проводить вас домой, — сказал я ему. — Вы можете вспомнить, где вы живете?

— Улица Харт, 48,— произнес он.

— Нет, я имею в виду, где вы теперь живете, — настаивал я.

Но он уже не слушал. На его лице все еще была написана огромная сосредоточенность.

— Если бы только я мог вспомнить… если бы только я мог вспомнить, когда проснусь, — бормотал он безнадежно, скорее для себя, чем для других. Затем он снова поднял глаза на меня.

— Как вас зовут? — спросил он.

Я ответил.

— Это я тоже запомню, если, конечно, смогу, — заверил он меня на полном серьезе.

Я перегнулся через стол и приподнял обложку на его дневнике. Его имя и адрес где-то в начале улицы Гросвенор были на форзаце. Я сложил бумажник и дневник вместе и вложил их ему в руку. Он спрятал все автоматически в карман, и пока швейцар вызывал нам такси, сидел с совершенно отсутствующим видом.