Рэй Брэдбери - Разрозненные рассказы

Гостиная: свет утра в Эльсиноре. Отец Гамлета удалился. А отец этого дома встал и пошел обедать.

Точно так же, как и его реальные дети, побежавшие на зов реальной матери, и реальной пище.

Час Привидений кончился.

Полумрак лазерных визитов рассеялся.

Но предстоял вечер. И когда с уроками было покончено, их всех уже ждали новые призраки. В стенах таились Духи Прошлых, Нынешних и будущих Святок. Своим призрачным фонарем сигналил с верхних ступенек лестницы Стрелочник-Призрак. Их дом стал теперь настоящим «Домом с Привидениями».

— Я взял на себя смелость, — сказал отец, — пригласить к обеду Платона и Аристотеля.

— Уж слишком много они говорят! — проворчал Ральф.

Но тут эти два старика вдруг неслышно встали около них.

— Как дела в «Государстве»? — спросил Тимоти.

— Как дела?..

И Платон рассказал ему быстро, хорошо и правдиво.

Изумленный Ральф выпрямился на своем стуле, поморгал и сказал:

— Раз так, то не исчезай. Расскажи снова.

И Платон рассказал. И это было почти так же хорошо, как слепой Пью или вой собаки Баскервилей на болоте, среди трясины.

Каменные арки стремительно несли его по стране огромными скачками. Воды в нём пока не было, по его шлюзам гулял ветер. Возводили его не один год, он начинался на Севере и тянулся на Юг.

— Скоро уже, скоро, — говорили матери своим детям, — вот достроят Акведук и тогда на севере, за тысячу миль, откроют шлюзы, и к нам побежит прохладная водичка для наших посевов, цветов, в наши бани, к нашему столу.

Дети смотрели, как камень за камнем растёт Акведук. Он возвышался над землёй на тридцать футов, через каждые сто ярдов были устроены водостоки в виде химеры с разинутой пастью, вода должна была политься из них тонкими струями в домашние бассейны и резервуары.

На Севере была не одна страна, а две. Вот уже долгие годы там раздавался звон сабель и треск щитов.

В Год Завершения Строительства Акведука эти две северные державы выпустили друг в друга миллион стрел и вскинули миллион щитов, сияющих как миллион солнц. Стоял такой гул, словно где-то грохочет океанский прибой.

На исходе года Акведук был готов. На знойном Юге люди спрашивали друг друга в нетерпении:

— Когда же будет вода? Неужели из-за войны на Севере мы тут умрём от жажды, а наши поля засохнут?

Прискакал гонец.

— Чудовищная война, — сказал он. — Там идёт дикая бойня. Больше ста миллионов погибших.

— Во имя чего?

— У них там возникли разногласия.

— Мы только и знаем, что разногласия.

Люди выстроились вдоль каменного Акведука. По сухим желобам бежали глашатаи с жёлтыми вымпелами в руках и кричали:

— Тащите кувшины и чаши, готовьте поля и плуги, открывайте бани, несите стаканы!

Тысячемильный Акведук наполнялся, впереди по желобу шлёпали босые ступни глашатаев. Отовсюду, со всей раскалённой страны, стекались десятки миллионов людей, шлюзы были отворены, пришедшие стояли в ожидании с вёдрами, кувшинами и кринками, воздетыми к пустым водостокам с рыльцами химер, в которых свистел ветер.

— Идёт!

Слово это летело из уст в уста тысячи миль.

И вот издалека донёсся всплеск, такой, какой и должен быть, когда по каменному желобу канала течёт жидкость. Сперва медленно, а потом всё быстрее и быстрее катила она на Юг, под лучами горячего солнца.

— Вот уже с минуты на минуту! Слушайте! — переговаривались люди, поднимая стаканы.

И вот из шлюзов и разверстых пастей химер хлынуло, полилось на землю, в каменные бассейны, в стаканы, на поля. Влага напоила землю. Люди мылись в банях. С полей и огородов доносилось пение.

— Мамочка, мамочка! — Ребёнок поднял стакан к глазам и взболтнул содержимое. Какая-то взвесь закружила в стакане, лениво, нехотя. — Это не вода!

— Молчи! — шикнула на него мать.

— Вон она какая красная, — сказал ребёнок, — и густая.

— Возьми мыло, умойся и поменьше задавай вопросов, попридержи язык, — велела мать. — Подними заслонки и марш на поле сажать рис.

В поле отец весело переговаривался со своими сыновьями:

— Вот будет здорово, если и дальше так пойдёт: силосные ямы полны, а мы сами умыты.

— Не беспокойся. Президент посылает на север своего представителя, убедиться, что разногласия там будут продолжаться ещё долго.

— Продлилась бы эта война ещё лет пятьдесят!

Они смеялись и распевали песни. А ночью лежали довольные и прислушивались к тёплому журчанию в Акведуке, он был наполнен до краёв и походил на реку, текущую по их землям навстречу утренней заре.

Прощай, лето!

Так выглядела бабушка.

Так повторял дедушка.

Так чувствовал Дуглас.

Прощай, лето!

Эти два слова шевелились на губах у дедушки в то время, как тот стоял на крыльце и глядел на озеро травы перед домом, и уже ни одного одуванчика, и цветы клевера, увяли, и деревья тронуты ржавчиной, и настоящее лето позади, а в восточном ветре запах Египта.

— Что? — спросил Дуглас. Но уже услышал.

— Прощай, лето! — Дедушка облокотился на перила крыльца, зажмурил один глаз, а другой пустил бродить по линии горизонта. — Знаешь, Дуг, что это такое? Цветок, он растёт по краям дорог, и название у него под стать сегодняшней погоде. Чёртово время все перепутало. Непонятно, почему снова вернулось лето. Забыло что-нибудь? Как-то грустно становится. А потом снова весело. Прощай, лето!

Высохший папоротник у крыльца повалился в пыль.

Дуг подошёл и стал около дедушки: может, тот поделится с ним зоркостью, способностью видеть то, что за холмами, желанием разрыдаться, счастьем минувших дней. Но удовольствоваться пришлось запахом трубочного табака и «Освежающего Тигрового Одеколона». В груди у него вертелась юла, то светлая, то тёмная, то переполнит смехом рот, то наполнит теплой солёной влагой глаза.

— Пойду-ка я съем пончик и посплю, — сказал Дуглас.

— Хорошо, что у вас, в северном Иллинойсе, так принято — набьёшь живот и ложишься.

Большая тёплая рука тяжело опустилась ему на голову, и от этого юла завертелась быстрей, быстрей и теперь, наконец, была вся одного красивого и тёплого цвета.

Дорога к пончикам была вымощена радостью.

Украшенный усиками из сахарной пудры, Дуг раздумывал, не погрузиться ли ему в сон, который, подкравшись сзади, проник к нему в голову и мягко в него вцепился.

В три тридцать пополудни всё его двенадцатилетнее тело наполнили сумерки.

Потом, во сне, он встрепенулся.

Где-то далеко оркестр играл странную медленную мелодию; и барабаны и медь звучали приглушенно.

Дуг поднял голову, прислушался.

Музыка стала громче, будто оркестр вышел из пещеры в яркий солнечный свет.