Константин Жемер - Когти Каганата

– Не желаете ли чайку?

Толстой поспешно отказался, ибо слово «чай» навевало весьма неполезные для раскалывающейся головы воспоминания о мистере Дауни.

– А может – водочки?

Американец отказался еще поспешнее, и с мелькнувшим в глазах ужасом.

– Тогда даже не соображу, что вам предложить, – растерялся Хрущёв. – Хотя, постойте… Разве что…

Хрущёв вышел из-за стола и коротко сказал провожатому, который всё это время торчал у двери:

– Неси простоквашу!

Толстому же ЧВС предложил садиться, чем тот и воспользовался с радостью. Заметил и запомнил, как хитро поставлен для него стул – у стола не напротив хозяина кабинета, как сидят посетители, а сбоку, как придвигают стул для зашедшего в гости доброго друга. Изящно, но куда до восточных премудростей этикета. За годы, проведённые в Тибете, разных премудростей пришлось насмотреться, будьте уверены. Американцу казалось, что люди на Востоке особенно чувствительны к дистанции и прикосновениям. Супруги ссорятся и мирятся, не подходя друг к другу ближе трех шагов. Хотя все это относится только к элите общества. Низшие сословия, что страшно раздражали первое время, а в последний год просто занимали как диковина, довольно непосредственны в общении меж собой, а порой и поражают дикой беспардонностью.

Хрущев прервал размышления Толстого.

– Мы вам так рады, Илья Андреевич, так рады! – заявил он, положа руку на сердце. – Известие, что вы собираетесь приехать, словно подарок судьбы, знаете ли. Вашего деда мы в Советском Союзе глубоко чтим за то, что он, не будучи пролетарского происхождения, тем не менее, верно угадывал чаянья народа и предрек скорую месть правящему классу.

– Неужели? – порядку ради поинтересовался американец, сам же полностью сосредоточенный на том, уходит головная боль или усиливается. Интуитивно он понимал, что его собеседник – человек весьма могущественный. И с этим человеком предстояло разыграть непростую партию.

А Хрущёв встал в патетическую позу, и зычно объявил:

– Нами намечен план мероприятий вашего пребывания на передовой, но прежде, чем перейти к изложению плана, я, как представитель принимающей стороны, обязан выяснить ваши собственные намерения. В самом деле, ведь вы же не раненых в госпитале приехали навестить! Но что в таком разе привело вас, сына великого народа и внука великого писателя сюда, в столь грозный час, и какую помощь мы могли бы вам оказать?

– Сказать по правде, помощь мне действительно нужна, – кивнул Толстой, и тут же внутренне закричал от боли, причинённой неосторожным кивком. – Не берусь судить, виноваты ли в том гены моего именитого предка или чувство противоречия, но, с первых дней на государственной службе, и чем дальше, тем сильнее, я чувствовал тягу к писательству. Я отправлял очерки и эссе о странах, где доводилось бывать, в различные журналы. Но, видите ли – журналистика и писательство, это как бл…ь и невеста. Журналистика высасывает тебя словно алчная до любовных утех девка. Выжимает досуха, и не оставляет ни капли сил для настоящей любви, для настоящего творчества.

Хрущев в задумчивости постучал по столу пальцами.

– Выражения у вас очень образные, Илья Андреевич. Но к чему вы ведете?

«Здесь лед тонок как бумага… Осторожно, по миллиметру, не сразу, потихоньку…», – молниеносно мобилизовал себя американец.

– Я решил порвать с журналистикой одним ударом, – сказал он. – Для того, чтобы, фигурально выражаясь, жениться на литературе. Но для этого замысла нужны новые и чрезвычайно сильные впечатления. Вы, русские, остались с гитлеровцами почти один на один. Моя страна и другие союзные страны обещают помощь, а сами ждут…

«Вот тут можно кольнуть и посильнее…»

– Вероятно, я не должен этого говорить, но у меня складывается впечатление, что моя страна ждет, кто же кого пересилит под Сталинградом...

– Переможет, – сказал Хрущев.

Американец сбился.

– Простите, что?

– Хорошее русское слово – «переможет». «Кто кого переможет». Вдруг для книжки пригодится.

– О, – только и смог вымолвить Толстой, но, пересилив удивление, продолжил.

– Вот за этим я и приехал. Показать русского солдата в тяжелейший для него момент. В момент, когда вся планета замерла в ожидании! Я должен увидеть боевые действия, должен побывать в окопах и поговорить с воинами.

Хрущев потер руки, изображая предвкушение.

– Как будто мои мысли читаете, дорогой мой человек! – воскликнул он. – Только вам вовсе необязательно отправляться в окопы. Солдаты и наши, и вражеские с радостью сами явятся пред ваши очи. Да мы для вас! Мы для вас, Илья Андреевич… Эх, не зря мы готовили план… Всё увидите, всё! Технику, укрепления, все, что способствует нашей победе, но при этом не является военной тайной, конечно. Я лично вам буду помогать, объясню-расскажу, что непонятно. Только спросите. Ну, а для начала…

Хрущёв хитровато прищурился.

– Знаете ли вы, что способствует победе более, чем техника и стратегия?

И, не дожидаясь реакции, важно провозгласил.

– Моральный дух. Войну выигрывает не та армия, у которой лучше техника и лучше командиры, а та армия, где выше моральный дух и где наиболее целенаправленно проводится партполитработа в войсках. Без морального духа хоть сто тыщ, хоть мильён штыков – просто стадо баранов. Пара хороших овчарок такое стадо в два счёта загонят куда захотят. Ведь что такое солдат, не нюхавший пороха? Барашек, которого гонят на убой! Шейка тоненькая, ручки – палочки, уши – торчком, и вдобавок – испуганные голубые глазки! Вот каким он попадает в руки политработников. Совсем другое дело, когда с ним проведут политвоспитание – это уже не барашек, а чудо-богатырь*: шея набычена, руки крепко сжимают винтовку, а в глазах стоит лютая ненависть к врагу.

– Да-да, – поспешил поддакнуть Толстой, веско вынимая блокнот. – Я об этом всенепременно напишу. Здесь, в Сталинграде, решается, кто кого пересилит… Нет, пе-ре-мо-жет – немцы или русские.

– Вот-вот, – обрадовался Хрущов. – Именно решается. Но не танки с пушками у кого сильнее, а дух! Идея! А Геббельс и его министерство пропаганды зря стараются – с нашими сталинградцами финт не пройдёт.

Член военного совета довольно натурально изобразил хищный оскал, и продолжил:

– Правда, в эти дни германец, скотина, как с цепи сорвался. Прёт, не считаясь с потерями. Жарко сейчас в окопах, а то бы мы вас, дорогой мой человек, свозили прямо на позиции… Но ничего, и без того постараемся обеспечить нужные впечатления. Вначале – строевой смотр, специально для вас. А что, покажем вам наших молодцов-красноармейцев, которым завтра в бой, а им продемонстрируем вас для воодушевления. Вы же для них – не просто иностранный гражданин, болеющий за уничтожение фашизма единой мировой волей – нет! – Прежде всего, вы для них внук самого Льва… эээ… Николаевича Толстого. Это ж вам – не хухры-мухры!