Юрий Шушкевич - Вексель судьбы. Книга вторая

Яков поблагодарил и пообещал, что вернёт долг при первой же возможности.

— Не спеши. Лучше сперва разберись со своими жуликами,— ответил Алексей и попросил обождать минуту.

Он снова вернулся в номер генерала. Несмотря на то, что работа горничных ещё не началась, в номере царили чистота и порядок, кровать была по-армейски идеально заправлена, и даже предметы одежды лежали на полке в изумительном порядке.

Алексей подумал, что он, продолжая испытывать отвращение к той роли, что играет генерал, в то же самое время по-человечески его понимает и даже немного симпатизирует ему как неприятелю, с которым внезапно обнаружилось общее прошлое и почти одинаковое понимание некоторых важных моментов, заложенных в сердца и души когда-то объединявшей их обоих великой страной. И который с покорностью подмастерья и всеядностью провинциала в равной мере готов не только смирять гордыню пред очами предержащих нынешнюю власть, но и продолжает трепетать перед осколками величия давно ушедших хозяев мира…

Алексей извлёк из кожаной гостиничной папки с телефонным справочником и аксессуарами для письма большой лист бумаги, размашисто вывел на нём “Merci!” и положил, для надёжности придавив с краю увесистой конфетницей, на то самое место, с которого забирал паспорта.

Задержавшись в номере ещё на несколько секунд, он с помощью ножниц вспорол тайный кармашек, устроенный с внутренней стороны своих брюк, и извлёк оттуда запакованную в водонепроницаемый пакет волшебную пластиковую карточку, выданную в банке Шолле.

Получив из банкомата и отдав Якову сумму немного больше обещанной, Алексей попрощался с ним и сел в дежурившее у подъезда такси. В зеркале отъезжающего авто было видно, как Яков, прислонившись плечом к стволу старого клёна, приподнимает для прощания руку, однако так и не решается ею помахать. Точно всеми забытый и брошенный Агасфер, он взглядом провожал машину до последнего, пока та не скрылась за углом.

“И западэнского генерала пожалел, а теперь вот и Якова жалею и пытаюсь понять,— с грустной усмешкой подумал Алексей.— Похоже, я становлюсь излишне сентиментальным…”

Тем не менее пока краковский таксист вёз его до пригородного кемпинга, где должен был находиться прокат автомобилей, Алексей имел возможность поразмышлять над тем, сколь сильно и зачастую фатально привязанность к древней традиции мешает людям задумываться о жизни новой, не говоря уже о том, чтобы попытаться этой новой жизни поспособствовать.

“Вместо того чтобы открыто и плодотворно использовать свой немалый талант, он придумывает всевозможные конструкции для неприятия и умаления других, а в минуту опасности и разгрома запирается в коконе своей исключительности, и в таком положении готов тянуть лямку страданий до скончания века,” — думал он о Якове. В этой связи неожиданно вспомнился подмосковный Новый Иерусалим, у стен которого он когда-то вместе с Марией встречал рассвет: почему-то именно этот странный град, взметнувшийся на всеми давно забытом русском Иордане, на короткий миг показался символом и сосредоточением до сих пор дремлющей под спудом энергии обновления.

“Чем дольше живёт и больше знает человек, тем больше у него может быть доводов и оснований сделать свою жизнь другой, и одновременно - тем сильнее страх отказаться от прожитого во имя предстоящего и неведомого,— рассуждал Алексей.— Ведь долгая и многоопытная жизнь, пусть даже пролетевшая в неведении и ошибках, всегда будет казаться штукой более ценной, чем даже самое яркое будущее, яркости и продолжительности которого никто не ведает и которое оттого всегда будет оставаться для людей неизмеримым. А в столкновении с неизмеримостью измеримость всегда выигрывает, это факт”.

“А если - если, предположим, неизмеримость вдруг сделается измеримой и начнёт превышать измеренное прошлое? Что тогда? Тогда - люди смогут поверить в своё грядущее и сумеют, конечно же, построить его прекрасным, ярким и незабываемым. Поэтому когда современная медицина научится продлевать жизнь на десятки, а может быть и на сотни лет,- тогда, выходит, человеческое общество по-настоящему обновится?”

“Любопытно, но ведь вера христиан во всеобщее воскресение должна давать результат не просто схожий, но и кардинально более сильный,— такой была его следующая мысль.— Любой человек, без дураков верящий в грядущее воскресение, получает свободу от тягости прежних ошибок, или, как говорят церковники, от грехов, ибо прошлое, как известно, измеряется в основном грехами… Прошлое утрачивает измеримость, и тогда неведомое грядущее делается ближе…”

Когда краковский таксист, остановленный полицейским за какое-то мелкое нарушение, долго и эмоционально с ним объяснялся, оставив своего пассажира в машине одного, Алексей задумался - а верит ли в христианское воскресение украинский генерал, нарочито демонстрирующий религиозность и даже за границей отказывающийся пропустить воскресную службу? Если в новом мире генералу предстоит встреча со всеми, кого по долгу службы или по личному склонению он обманул, - то нет, конечно же. А вот если он полагает, что предстанет пред Богом вместе с сотнями своих родственников, сватьёв и кумовьёв, сплочённых, как это водится на западе Украины, в пожизненный круг, скованный узами крови и железной иерархией,- то да, верит, и подобное крошечное, миниатюрное “домашнее” воскресение будет являться для генерала оправданием любых грехов и преступлений.

“Но в таком случае,— пришёл затем Алексей к выводу,— чтобы получить счастливую возможность исправить свою жизнь, вырвать спасение у небес, необходимо жить открыто и широко! Неспроста церковники, неплохо в этих вопросах разбирающиеся, всегда старались ставить дух империи, дух большого и спокойного государства выше любых суетных конгрегаций. Жаль, что я со своей странной биографией уже никогда не сумею подняться на этот завидный уровень, как бы мне ни хотелось…”

В небольшом кемпинге на берегу Вислы Алексей оплатил прокат видавшей виды “Шкоды” и сразу же, отказавшись от предложенного менеджером кофе со скромным шоколадным пирожком, отправился на запад. Главное и единственное преимущество объединённой Европы в виде открытых границ придавало уверенности в том, что этот завершающий этап путешествия обойдётся без помех.

В сумерках он миновал Прагу и, не останавливаясь, погнал машину дальше в направлении на юго-запад, к Богемскому лесу. Ночная дорога в этих глухих и пустынных местах временами казалась жутковатой и мало вязалась с европейской всеустроенностью.

Глубокой ночью он достиг Нижней Баварии и выбрал для ночлега небольшой придорожный мотель вблизи Пассау. Однако все места в мотеле оказались заняты возвращающейся на родину группой молдаван, поэтому Алексею пришлось ночевать прямо в машине, закрыв лицо, на которое падал яркий свет от фонаря, листом старой газеты.