Наталья Караванова - Кэтрин рисует мир

– А вам нельзя жалеть.

– Что?

– Я потом объясню, ладно? А то вы меня сейчас переспорите. Расскажете какой-нибудь старинный анекдот, и мне нечего будет ответить.

– Это называется – притча. Откуда ты такая взялась, Катя-Катерина? Жалость – светлое и сложное чувство. Его нужно уметь проявлять и уметь принимать. Ему противостоит гордыня. Именно гордыня заставляет нас отказываться от помощи, именно она заставляет нас ненавидеть тех, кто проявляет к нам жалость. Держи.

На ладони священника лежала маленькая шоколадка в яркой упаковке.

Девушка засопела и внимательно посмотрела в глаза собеседнику. Аргумент был железобетонный.

– Я могу отказаться. Мне это совсем ничего не стоит.

– Ох, и сильна же в тебе гордыня, девица. Хотя в данном случае мне просто захотелось тебя порадовать. Ешь. А не станешь, так я тоже шоколад люблю…

– Лучше отдайте Сойке. Она обрадуется.

– Для Сойки у меня еще есть. Кстати, ты сейчас ее пожалела. Иль вправду подумала, что я могу обделить наших птенцов?

Кэт широко улыбнулась:

– Так это вам нельзя жалеть. А мне – можно. Хотя я и не люблю это чувство. Поможете закинуть рюкзак?

Они шли по вечернему скверу, прямо посередке. Листья, просвеченные солнцем, срывались с веток каштанов и кленов и падали под ноги. Ласковое солнце лежало на плечах. Даже птицы молчали.

– Вы никого не встретили? – спросила Кэт, чтобы поддержать беседу.

– Было два костра. Но подальше к лесу, ничего опасного. Мало нас на окраинах осталось…

Кэт улыбнулась. Люди из города постепенно уходят. Семьи перебираются в поселки, где есть возможность обеспечивать себя свежими продуктами и не зависеть от улова в ямах. Банды разваливаются. С каждым годом здесь все трудней найти съестное. Да и с чистой водой большие проблемы.

– Люблю такую осень, – вздохнул отец Николай. – Начинает казаться, что если очень внимательно смотреть в небо, то можно будет различить ступени к небесному престолу.

– Мне тоже нравится, – кивнула Кэт. – Все линии очень четкие. Реальность сейчас тверже, виднее.

– А обычно реальность не такая? Какая?

У Кэт была забавная черта. Когда ей предстояло что-то объяснять, она надолго прикусывала нижнюю губу и смотрела при этом куда угодно, только не на собеседника. Формулировала. А потом с улыбкой выдавала какой-нибудь парадокс. Как сейчас.

– Наполненная смыслами. Такая, какой мы ее переделываем под себя. Ну, вот… лужа. Обычно вы ее видите и думаете: холодная, грязная, мусор плавает, обойти… а то ноги промочу… так? Нет-нет, не отвечайте, а то я собьюсь. Сегодня вы смотрите и видите воду, а в ней – перевернутое небо. И так со всеми предметами вокруг.

Сквер тянулся дальше, к развалинам депо. Но они свернули с него на боковую аллею, которая вскоре вывела их к длинной полуразрушенной лестнице. Насыпной холм и ступени тонули в густой тени, на фоне которой осенние кроны сияли совсем уж нереальным золотом. Казалось, что до каждого листочка можно дотянуться, стоит только попробовать.

Дальше путь лежал через заросшую бурьяном бывшую детскую площадку, по ржавым трамвайным рельсам мимо глухих линялых стен. Тут уже нужно идти осторожно и не отвлекаться – мало ли. Кроме людей в развалинах можно встретить более неприятных существ, например, голодную стаю. Да и люди, они тоже разные.

Некоторых Кэт знает. Это те, кто еще в давние времена предпочли остаться в городе, не смогли бросить свои дома. Таких людей мало, они живут семьями и поодиночке, никого не трогают и больше всего хотят, чтобы никто не трогал их. У них можно обменять консервы на какую-нибудь нужную вещь, например на нож или одежду. Можно узнать новости или поделиться своими новостями.

Но бывают и пришлые. Бывают бандиты или торговцы людьми. Правда, про последних Кэт только слышала.

Отец Николай когда-то обмолвился, что стены – это остатки старой промзоны. Город разросся, и заводы отсюда перенесли. И случилось это задолго до Изоляции. А приспособить освободившееся пространство под что-нибудь другое так и не успели. «Потом будет трамвайное депо, я работал там в юности». – «А разве священники работают?» – «Во-первых, работают, а во-вторых, священниками не рождаются. Тогда мне было восемнадцать, я не то что не думал о сане… я, кажется, тогда вообще мало о чем серьезно думал. Бросил институт на первом курсе, поступил в механическое училище… устроился сюда учеником мастера…» – «Институт?» – «Да, мог бы встретить войну дипломированным инженером…»

Солнце закатилось за крыши, стало сумрачно и ощутимо похолодало. Они ускорили шаги. Отец Николай – потому что ледяной воздух нашел многочисленные дыры в его старой куртке, а Кэтрин – потому что спокойствие улиц ей все больше казалось равнодушием. Она шла и повторяла в уме как мантру: «Нельзя бояться. Нельзя бояться. Нельзя бояться…»

Кэт попала в предместья недавно и еще не запомнила основные приметы пути.

В убежище ее привел Дир. Встретил голодную и усталую бродяжку у самых ям. Она лежала на земляном отвале, заросшем полынью и жесткой осокой, и тихо бранилась от бессильной злости: перебираясь через завалы, подвернула ногу. Пожалел, поделился «уловом» – банкой рыбных консервов. Выглядел он настоящим лохмачом, опасным бродягой с городской свалки, и поначалу Кэт не собиралась с ним никуда идти. Но, успокоившись, она посмотрела на него «правильно», и согласилась. Настоящий Дир оказался Собирателем Яблок… невысокий веселый человек с корзиной в руках, на самом верху шаткой деревянной лестницы.

Теперь он пропал. Три дня назад ушел в ямы за уловом и не вернулся.

…а вчера Птенец выбрал в качестве жертвы отца Николая.

Анджей успокаивал Сойку, она не могла заснуть, переживала за Дира.

Кажется, это была сказка. Джей сочинял на ходу и рассказывал.

Кэтрин тихонько рисовала на полях старого журнала, а Птенец подсел к священнику и в своей неподражаемой манере начал задавать вопросы.

– Батюшка, скажите, а Бог есть? А вот если он есть, то почему все так фигово? Вот только не говорите, что мы заслужили Изоляцию, потому что не соблюдали заповеди. Что вы молчите, нечего сказать, да? Потому что если я прав, то этот ваш Бог – обычная мстительная скотина, и я ему ничего не должен.

Анджей отвлекся от сказки, дотянулся длинной рукой и отвесил Птенцу подзатыльник. Легкое предупреждение перед серьезной взбучкой.

Подросток окрысился:

– Ты тоже с ним согласен?

Отец Николай вздохнул, отложил недозаштопанный носок и спросил:

– Ты поужинал?

– Вы ушли от ответа.

– Ты поужинал. Более того, утром ты позавтракал. Ты жив. У тебя даже есть силы и время на философские парадоксы. Видишь, Бог милостив.

– А я не хочу. Мне не нужны ничьи милости. Я ни в чем не виноват, и виниться мне не в чем. А если кто-то и виноват… он что, дурак, твой Бог? Не может отличить одного человека от другого?