Александр Тебеньков - Ходовые испытания

– Почти. – Я улыбнулся, стараясь изо всех сил, чтобы улыбка не получилась снисходительной, обидной. Сразу видно в нем ученого, аналитика. Я знал его с третьего класса, уже тогда у него появлялось такое же стремление все разложить по полочкам. – Ты угадал, меня подобрали Пришельцы. Но не лечили, нет.

– Ну, знаешь! – он развел руками. – С тобой не соскучишься! Чего жмешься? Выкладывай!

– Все не так просто, Валек. Зомби… Я как-то не думал об этом. Мертвец из африканских сказок, оживленный волшебством, но лишенный души… А меня дважды оживляли, Валек. – Я помолчал. – Помнишь книгу Филиппа Блайберга, человека с пересаженным сердцем? – Он кивнул. – В частности, то место, где профессор Бернард показывает ему его же собственное заспиртованное сердце. Я напомню, вот послушай: «Мы с профессором Бернардом сидели на койке и с холодным профессиональным интересом рассматривали его…

Профессор Бернард посмотрел на меня и сказал шутя:

– Доктор Блайберг, вы понимаете, что вы первый в истории человек, который может вот так сидеть и разглядывать собственное мертвое сердце?..»

А я, Валек, видел собственное мертвое тело. Блайбергу было легче. Он был подготовлен к этому, вдобавок сам медик. А я… могу тебе сказать – это страшно. Так страшно, что хотелось выть и кусаться, и бежать куда-нибудь без оглядки. Они, Пришельцы, к этому привычные, а для меня…

Я говорил и смотрел на него – как он сидел, привалившись к спинке дивана, скрестив руки на груди, слушая внимательно и серьезно, и только по давнишней привычке морщил лоб. Я вызывал из долговременной памяти картинки прошлого и просто рассказывал их, не растекаясь по деталям.

…После первого воскрешения мне было не до своего прежнего тела. Да, впрочем, я тогда и не догадывался, что можно говорить вот так: мое прежнее тело, мое нынешнее тело… Раньше всего – я был жив! Я был здоровl Одним этим можно было упиваться в бесконечном блаженстве с утра до вечера и с вечера до утра. Ходить, дышать, разговаривать, мыслить, спокойно ложиться спать и спокойно просыпаться после спокойного сна, и не носить в себе грозного, неумолимого зверя, беспрестанно, ежесекундно пожирающего твою плоть! А тут еще и Пришельцы… Меня словно бросили внутрь калейдоскопа, и каждое мое движение, каждая попытка оглядеться рождали бесчисленное множество захватывающих впечатлений.

А второй раз я погиб на Венере. По собственной дурости. Едва-едва начал привыкать к своим новым возможностям и решил, что мне уже ничего не страшно и все дозволено. Захотелось мне – так, из пустого любопытства заглянуть в кратер действующего вулкана, и я самонадеянно решил пролететь прямо над ним. До той поры вулкан мирно дремал, истекая газами, никаких признаков близкой опасности я не видел. Но он как будто подкараулил и швырнул в меня серию своих вулканических бомб. Сбил меня влет, как вальдшнепа на вечерней зорьке. С высоты почти трех сотен метров я упал на внешний склон и катился по нему еще, наверное, столько же.

И опять Пришельцы воскресили меня. Нет, они не лечили, не истязали мое тело скальпелями, иглами и зондами, а воссоздали заново.

Пришельцы практически бессмертны. Их наука регенерации вот уже на протяжении многих десятков тысяч лет может воссоздавать точнейшие копии организмов буквально из ничего – достаточно, чтобы от него сохранилась мизерная часть, хоть небольшой кусочек органики. Но обязательно – мозг. Пусть поврежденный, но мозг. Иначе после регенерации получится просто взрослый младенец.

И вот, когда клетки старого тела изнашиваются, Пришельцы с легкостью, как мы шьем костюм в ателье, меняют его на новое, сохраняя, разумеется, полностью интеллект, память, все свои привычки и внешность – все свое «я». И вдобавок наделяют новые тела такими возможностями и способностями… Они могут летать без всяких аппаратов, правда, на короткие расстояния, не больше трехсот километров, прекрасно обходятся без воздуха, переносят громадный диапазон давления и температуры. Я, например, был на поверхности Венеры без скафандра…

В детстве, катаясь на коньках, я сломал ногу. Открытый перелом – неприятная штука, на всю жизнь у меня остался шрам на голени. И что интересно, мое новое тело украсилось таким же шрамом и на том же самом месте. Помню, меня больше всего поразило именно это, а не мысль, что я уже не человек. У нас, на Земле, таких существ, чисто умозрительно, конечно, называют киборгами…

– Значит, ты… – Валек смотрел на меня расширившимися от удивления глазами, словно человек, которому сказали, что красивенькая стекляшка у него в руках на самом деле уникальный бриллиант «Великий Могол» или, допустим, «Кох-и-Нор».

– Да, – я кивнул. – Но плата за это соответствующая. На Земле мне жить нельзя. Меня, как сам понимаешь, уже вычеркнули из всех списков. Только вот так, как сейчас, тайком и не очень долго, чтобы случайно себя не выдать. Я еще совсем неопытный конспиратор.

– Киборг, – он произнес это слово медленно, почти по слогам, вроде бы осматривая его со всех сторон, пробуя, прикладывая его ко мне. – Ты – кибернетический организм, – он покачал головой.

– К этому надо привыкнуть – вот и все. – Я – есть я, и чувствую себя самим собой. Ну, разве что могу несравнимо больше, чем… – я остановился, потому что увидел, что он не слушает меня.

– Черт возьми, ну и здорово же! – Он заговорил, мечтательно глядя куда-то вдаль, сквозь стены своей квартиры, и чувствовалось, что он видит сейчас простодушно и восторженно великолепнейшие картины братания двух миров, народные ликования с факельными шествиями, салют из ста двадцати восьми орудий и алую ковровую дорожку на серых бетонных плитах, ведущую к трибунам.

– Валек! – я потормошил его за плечо. – Валек, не увлекайся. Ничего этого не будет. Ура-романтизм хорош только в мечтах, на деле с ним можно наломать таких дров!.. Контакта, в том смысле, что ты понимаешь, не будет.

– Ты что? Ты… серьезно?! – Он даже привстал.

– Серьезней некуда. Они, Валек, уже без малого столетие как ходят по Земле. Наблюдают, анализируют…

– Чего они ждут? – перебил меня Валентин.

В возбуждении он сорвался с места и снова принялся мерить комнату из угла в угол. Размахивая руками, он не спрашивал, он требовал ответа:

– Как это понимать? Почему они не придут к нам прямо и открыто? Не скажут, что они здесь, среди нас?! Почему они не сделали это сразу? Или они боятся нас? Или мы их интересуем только как объект для наблюдений? Или… Да что же ты молчишь? Скажи, почему?

Он остановился передо мной, не в силах сдерживать негодование и обиду:

– Ну, скажи, объясни, в чем дело?

– Валентин! – как можно тверже сказал я и посмотрел ему прямо в глаза. Он, послушный моей воле, вдруг обмяк, сник, добрался, волоча ноги, до стула и сел, закрыв глаза. Потом поднял руки, словно загораживаясь от меня. Мысленно я снял с него напряжение. Он пришел в себя, опустил руки и криво улыбнулся, глядя куда-то в сторону полуоткрытыми глазами.