Юрий Колонтаевский - Над островом чёрный закат. Хроники исступлённых

Был у Адама родной человек, с которым ему время от времени удавалось общаться, – дед Гор.

Он, конечно, знал, что дед это отец его отца. Но тогда почему из цепочки родственных связей выпало обязательное звено – отец? Когда он был мал и впервые задал вопрос об отце, предположив, что отец обязательно должен быть у каждого человека, дед помолчав, стал расспрашивать, откуда он узнал об отце, и не получив вразумительного ответа, мягко попросил потерпеть, строго объяснив следом, что время говорить об отце еще не наступило. Если бы дед сказал, что отец умер, вопрос о нем немедленно отпал бы как неуместный, но дед ничего такого не говорил, из чего Адам заключил, что его отец жив. Существование деда нарушало равновесие в рассуждениях, придавало им неопределенность. Потому он давно не задает этот вопрос – за ним отчетливо ощущается пустота. Иногда он склонялся к мысли, что отца у него не было вовсе. Но это против природы, о которой Адам все же имел некоторые представления. Рядом с ним жили сверстники, у которых отцов тоже не было, но также не было дедов. Разумеется, в биологическом смысле отцы были у всех, но определить их, назвать по имени, не мог никто. Все они были детьми-анонимами. Таков обычай исступленных, объясняли им взрослые, и, главное, таково требование Закона.

Дед жил уединенно в горном районе Острова, куда проще всего было добраться на давно отжившей свой век открытой колесной тележке, какой не встретишь в городе, – на городские улицы их не допускали. Неказистые внешне, они были незаменимы для недальних перемещений по старинным дорогам глухой провинции, и хотя давно не производились, отдельные экземпляры на всякий случай сохраняли в гараже университета и поддерживали в рабочем состоянии.

Получив разрешение на поездку, он отправился в гараж и велел приготовить индивидуальный транспорт. Дежурный робот проверил и снарядил для недальней дороги приземистый четырехколесный экипаж и выкатил его из ангара. Адам уселся на место водителя, утонув в податливом кресле, немедленно обнявшем его тело. Включил двигатель, на малых оборотах сделал пробный круг по центральной площади университетского городка. Мотор работал бесшумно, уверенно тянул. Кивком головы он поблагодарил робота-механика за отличную работу, тот в ответ молча приподнял широкополую шляпу – Адам уже знал, что гаражных роботов лишили голосовых синтезаторов с тех пор, как кто-то из больших начальников обвинил их в излишней болтливости в рабочее время.

Дед был единственным человеком, к которому Адам питал родственные чувства – так называл эти чувства дед. Однако официально именно этих чувств следовало стыдиться – они презрительно отвергались его окружением. Он не искал объяснений странным обычаям, главным в которых было подчеркнутое безразличие, понимая, что объяснения находятся в столь далеком запретном прошлом, куда даже мысленно отправляться не следует, тем более, не стоит обсуждать эти вопросы с другими.

Он послушно принимал то, что ему предлагалось в качестве образца общепринятого поведения. Однако такое поведение вызывало в нем скрытый протест и, конечно же, не распространялось на его отношения с дедом. С дедом они были по-настоящему дружны.

Включив коммуникатор, Адам назначил координаты цели поездки и перевел управление с ручного на автопилот. Тележка неспешно вынесла его за пределы города, а по старой разбитой дороге, проложенной по горному склону, рванула, строго придерживаясь осевой линии и автоматически выбирая оптимальную скорость.

Спустя час движения, напоминающего полет, слева, на восходящем склоне зеленой горы проявилась светлая крыша поместья деда с возвышающимся над нею размашистым ветряком-трудягой. Дорога совершила последний крутой поворот налево, распрямилась и поднесла Адама к крыльцу дедова дома.

На пороге стоял дед Гор, щурил глаза от солнца, бьющего в лицо, и широко улыбался.

– Не ждал, не ждал, – заговорил он. Подошел, обнял Адама, прижался к нему. – Как же ты вовремя приехал, милый, если бы ты только знал. Пойдем в дом.

Адам любил уединенное жилище деда, расположенное в предгорьях, где даже в летний зной, было прохладно, где тишину нарушал только шелест древесных листьев, тревожимых налетавшим ветерком.

Жилая часть дома состояла из двух скудно обставленных комнат и общей гостиной, расположенных в первом этаже. Небольшая комната со скошенным потолком, в которую вела узкая винтовая лестница, помещалась в мансарде и особенно нравилась Адаму. Крыша из гладкого серебристого металла накрывала дом двумя наклонными крыльями, и из-за больших выпусков была намного шире собственно дома. Потому на внешний взгляд сооружение казалось значительным по размерам. Над крышей в верхней ее части высилась мачта ветряной электростанции – допотопное сооружение, которое почему-то деду нравилось, и отказываться от которого он никак не соглашался. Окна дома от пола до потолка были из цельных стекол и не представляли преград для света. Человек, находящийся в доме, чувствовал себя одновременно как бы вне его, так неразрывно были связаны внутреннее пространство жилища и окружающая природа. В доме не было ничего лишнего, только те предметы, без которых невозможно представить загородное жилье.

Вокруг дома ожерельем выстроилась рощица пышных малорослых деревьев – яблонь, слив, абрикосов. Их ветви, отягощенные дозревающими плодами, клонились к земле и оставались целыми лишь потому, что были искусно подкреплены множеством аккуратных подпорок. Между стволами деревьев зеленела трава. Такой буйной яркой зелени Адам не встречал нигде в городе. Там по непонятному требованию Закона траву старательно истребляли и этому странному обычаю обязаны были следовать все жители Острова. Здесь же трава росла вопреки принятым правилам, как хотела, ее никто не преследовал и даже не косил, что было неявным вызовом деда по отношению к властям.

И еще, у деда были книги, множество книг на открытых стеллажах, покрывавших стены гостиной. В книгах были сосредоточены знания о цивилизациях, существовавших на планете в незапамятные времена. Правда, книги были на столь древних, давно забытых языках, что читать их мог только дед, да еще несколько стариков – университетских профессоров. К тому же по Закону сведения, заключенные в томиках и томах, считались крамольными и для обывателей были малодоступны.

В прежние времена, когда Адам был мал, друзья деда регулярно собирались в поместье и предавались любимому времяпрепровождению: говорили и говорили на древних наречиях, звучавших чудно, загадочно. Адам не раз бывал свидетелем этих бесед. Едва он успевал привыкнуть к одному языку, обнаруживая корешки знакомых слов и начиная улавливать первый смысл, как они переходили на другой язык, в котором знакомые слова встречались реже, и напоследок звучал язык, в гортанных звуках которого не было ни одного знакомого слова, но была музыка, говорящая больше слов.