Дмитрий Казаков - Черное знамя

Скрипнули петли, заскрежетала дверная пружина, и Олег оказался в полутемном вестибюле. Ощутил запах сырости, поймал вопросительный взгляд расположившегося в застекленной будке вахтера.

– Добрый день, – сказал Одинцов. – Мне нужен отдел личного состава.

– Это вам вон туда, – вахтер показал. – Ближняя дверь… да-да, вот эта.

За дверью обнаружился короткий коридор, а в нем еще двери, но в отличие от первой, снабженные табличками – «Начальник отдела», «Канцелярия», «Архив», «Бюро учета личного состава».

В последнюю Олег и вошел.

Из‑за заваленного папками письменного стола на него недружелюбно покосился клерк в темном костюме – худой и сутулый, прыщавый лоб, очки на носу, сальные черные волосы; типичная канцелярская крыса, бюрократический червь-паразит, какие были и в старой империи, и в Январской республике, есть и сейчас.

Такие твари находят пищу всегда, и извести их не проще, чем крыс и тараканов.

Наверняка состоит в партии, один из «подснежников», из тех, кто вступил ранней весной тридцатого года, когда даже до самых тупых дошло, что Павел Огневский и ведомая им ПНР берут власть в России, причем крепко и надолго.

– Вам что? – буркнул клерк.

– Оформиться, – сказал Олег, стараясь говорить спокойно.

Что бы там ни болтал Кирпичников, он здоров, он в полном порядке.

– Садитесь, давайте документы, – велел клерк.

Одинцов не без опаски присел на ветхий стул, и выложил на стол папку из черной кожи. Сотрудник отдела личного состава открыл ее, поправил очки, и принялся одну за другой изучать бумажки.

– Так-так-так, – сказал он. – Одинцов Олег Николаевич, девяносто седьмого года рождения. Верно?

– Верно.

– А где характеристика из партии? Ага, вот она… – клерк удовлетворенно потер ручонки. – Годится… так… Статский советник? Отдел общей пропаганды? Владимир третьей степени, Белый Крест Тенгри, премия Махмуда Ялавачи…

Лицо его вытянулось, глаза округлились, а Олег заскрипел зубами – к чему упоминать обо всем этом, о званиях и наградах, которые еще недавно казались столь важными, а теперь потеряли значение?

– Ничего себе… – хозяин кабинета поднял взгляд, и уставился на значок, приколотый к лацкану пиджака посетителя – серебряная чаша на высокой ножке, ничего особенно красивого или дорогого, если не учитывать, что носить подобное украшение мог только «испивший мутной воды», один из тех, кто вступил в партию до двадцать пятого года, а во времена премьера Коковцова сидел в тюрьме.

Тут уж челюсть клерка и вовсе отвисла, а подобрав ее, он понизил голос и спросил:

– Кому вы мозоль-то оттоптали? Что вас оттуда сюда, к нам?

– Никому не оттоптал, – буркнул Олег сердито. – Делайте, что должны.

– Как скажете, как скажете… – хозяин кабинета продолжил изучать документы, бумаги зашелестели. – Вот вы на меня волком смотрите, а совершенно зря, ведь только на таких, как мы, и держится государство. Что ведь оно такое, на самом деле? Громадная пирамида из служащих. Нацеленная в будущее вершина – это вождь народов и премьер-министр империи, а камни, подпирающие его величие – это мы все, вплоть до последнего коллежского регистратора в волостной управе. Народ же лишь сырой материал, из которого эта пирамида возводится. Главнейшее дело тут – быть всякому на своем месте, и лежать смирно, тогда и конструкция крепче станет.

Одинцов смотрел в сторону, старался не слушать разболтавшегося клерка, что неожиданно оказался философом.

На подоконнике кабинета толпились горшки с геранью и еще какими-то растениями, угол занимала массивная туша несгораемого шкафа, а рядом с ней на стене висел большой плакат. Могучий скуластый всадник с шашкой в руке мчался на зрителя, а из-под ног его коня разбегались крохотные пузатые человечки, чьи лица были искажены от страха, а на цилиндрах виднелись флаги Великобритании, Франции, Германской империи, других западных стран.

Изображенный сверху лозунг гласил «Раздавим европейскую гадину!».

«Грубо сработано, – подумал Олег, разглядывая плакат. – Вряд ли это наши делали. Военное министерство наверняка постаралось, у них там такие дуболомы сидят, что ой-ой-ой! Хотя какие «наши»?».

И он вновь заскрипел зубами.

Надо забыть, что было с ним раньше, о месте, где он работал до того злополучного майского дня, о людях, с которыми вместе работал…

Вот только каково это – забыть, Олег представлял с большим трудом, слишком необычной памятью наградила его судьба, и если что из нее и выпадало, так совсем давние события, случаи и персонажи из далекого детства, да и то лишь самые незначительные. Он помнил лица, имена, прозвища и даты, мог с легкостью сказать, что делал и где был в тот или иной день даже пятнадцать-двадцать лет назад, процитировать наизусть книгу, читанную в юношестве или статью из той же «Империи», напечатанную к Дню Воссоединения в тридцать первом году.

Когда-то это умение здорово помогло ему, поспособствовало тому, что он стал тем, кем стал.

– Последние три месяца, начиная с двадцатого июня сего года проживали… согласно отметкам в паспорте… ага, Таврическая губерния, город Ялта, – и клерк вновь поправил очки. – Отдыхали?

– Находился на излечении, – ответил Олег.

Такой отдых можно пожелать только врагу… да, море и солнце, фрукты и пляж, благодатный Крым, но при этом ты не в силах наслаждаться местом, где находишься, поскольку все твои помыслы занимает то, что происходит с твоим телом, боль, слабость и тошнота, бесконечные процедуры, уколы и таблетки.

– И переведены к нам личным предписанием министра, – клерк подобострастно хмыкнул.

Именно так, срочная бумага за подписью Паука выдернула Олега из Крыма, заставила сесть в поезд и вернуться в столицу, куда он прибыл вчера вечером, и не успел даже навести порядок в заброшенной квартире.

Чтобы не выдать своих чувств, он вновь отвел взгляд.

На столе меж папок лежал толстый том в серой обложке – сверху надпись «Новая Яса», а внизу флаг, черный, с золотой окантовкой и с белым трезубцем, обращенным вверх, стилизованным белым кречетом, гербом Чингисхана и его рода.

Знамя Вечной Империи, что ныне вьется над Пекином и Стамбулом, Тегераном и Вильно, победоносный стяг, внушающий трепет врагам, вернувший России гордость и славу, навсегда, как казалось, утраченные в шестнадцатом году, после позорного и унизительного Амстердамского мира.

– Значит, пропуск третьего класса по институту и министерству, – сказал клерк, прерывая размышления Олега. – Выпишу я вам его немедленно, приказ отдам в канцелярию сегодня, директор наш, Андрей Евгеньевич, подпишет завтра. После обеда можете приходить, я думаю.

– Хм, я понял, – Одинцов потянулся за папкой.