Дмитрий Казаков - Черное знамя

– Голубчик, тут могут быть тяжелораненые, – сказал врач, уперев руки в бока и глядя на полутысячника поверх очков. – Если их вовремя не доставить в больницу, то они могут погибнуть, и на чьей совести будет их смерть?

– Вы верно говорите, доктор, – жандарм хлопнул снятыми перчатками по ладони. – Немедленно проведите осмотр пострадавших, и если кто тяжело ранен, ты мы отправим его в больницу, под присмотром моих людей, но в любом случае никто не имеет право покидать здание без моего разрешения!

Белые халаты медиков, серые мундиры полицейских и черные жандармов – в вестибюле за несколько мгновений стало очень тесно, и от этой тесноты Олегу сделалось душно, захотелось выйти на воздух, под сентябрьское небо.

Но об этом оставалось только мечтать.

Полная врачиха ощупала ему руки и ноги, проверила позвоночник, и только после этого разрешила встать.

– Давайте, помогу, – предложил Петренко, так и топтавшийся рядом.

– Помоги, – сказал Олег, скрипя зубами от унижения: едва исполнилось сорок, а уже встать самостоятельно не можешь, что же с тобой будет еще лет через десять? – Палку подай, вон она… Еще папка должна быть, кожаная.

Не хватало остаться без документов.

Через мгновение он стоял, опираясь на палку и судорожно хватая воздух – не упасть, только не упасть, не показать никому, особенно этим вот, в черных мундирах, что его трясет от слабости.

Папка нашлась тут же, у стены, и молодой полицейский отряхнул с нее пыль и грязь.

– Этот в порядке? – спросил полутысячник, бросив на Олега вопросительный взгляд. – Давайте его тогда на допрос, вон туда, хотя бы…

Он замолк, прищурил глаза, глядя в сторону входной двери.

На шагнувшего в вестибюль сутулого большеголового мужчину в дорогом костюме под темным плащом.

Олег стоял далеко, но он знал, что пахнет от вновь появившегося французским одеколоном, яркий галстук придерживает заколка с крупным брильянтом, и такие же камушки, только поменьше, красуются в запонках. Иван Иванович Штилер, министр мировоззрения и имперский вождь пропаганды, носивший среди товарищей по партии прозвище «Паук», любил роскошь, и никогда этого не скрывал.

Большой и важный, расположенный близко к вершине камень той самой бюрократической пирамиды, о которой вещал клерк-философ.

Навстречу министру от разрушенной проходной заторопился осанистый седоголовый усач, сохранивший военную выправку, несмотря на почтенный возраст – похоже, сам Снесарев, востоковед, математик, филолог и геополитик, директор «Наследия».

– Григаладзе, на допрос его, – бросил полутысячник, и направился прямиком к высокому начальству.

В этот момент Олег даже обрадовался, что его уводят – видеть бывшего шефа не хотелось.

Через несколько минут он оказался в том же самом кабинете, где недавно общался с клерком-философом, вот только теперь место прыщавого бюрократа занял горбоносый, плечистый и черноглазый жандарм в чине полусотника Народной дружины, что примерно соответствует армейскому поручику.

– Так, и кто вы такой, товарищ? – сказал он с легким кавказским акцентом, используя принятое в партийной среде обращение.

Раньше его употребляли только внутри ПНР, но в последние годы оно начало вытеснять обычное «господин».

Олег молча протянул папку.

Какая удача, что у него не только паспорт, а полный комплект документов, даже партийная характеристика.

– Хм? – брови полусотника поднялись. – Это что? Ага, ясно… почему с собой?

– Я приехал сюда оформляться на работу, – сказал Олег.

– Ага, ясно… во сколько вы появились в здании?

– Точно не помню, где-то около одиннадцати, – Одинцов задумчиво почесал переносицу. – Хозяин этого кабинета наверняка помнит, у него можно спросить.

– Спросим, не сомневайтесь, – жандарм продолжал ворошить бумаги в папке, но лицо его оставалось спокойным – еще бы, в ОКЖ попадали люди чином и повыше, чем статский советник. – Цель визита понятна… когда прибыли в Казань?

– Вчера вечером, в двадцать один пятьдесят три, семнадцатый поезд…

Григаладзе резко вскочил, едва не уронив стул, вытянулся и взял под козырек.

– Вольно, полусотник, – хрипло сказали от двери, и Олег невольно вздрогнул, какой уже раз за это утро его окатило холодком.

Давно, очень давно не слышал этого голоса, и надеялся не услышать никогда.

– Что тут у вас?

– Допрос, ваше высокопревосходительство! – отчеканил полусотник.

Олег медленно, очень медленно повернулся, чтобы встретиться с неприязненным взглядом светлых глаз.

– Какая встреча, – буркнул стоявший в дверном проеме плотный и по-кавалерийски кривоногий обладатель формы темника, снимая фуражку и поглаживая начинающую седеть макушку.

– Всем встречам встреча, Николай, – проговорил Олег.

– Ваше высокопревосходительство, ну или по батюшке можешь звать, – поправил его Николай Голубов, в прошлом казачий офицер, драчун, бунтарь и завсегдатай скачек, один из основателей Народной дружины в Петрограде, а ныне – генерал-майор и начальник штаба Отдельного корпуса жандармов.

– Выйди-ка, я сам с ним поговорю, – велел он, и полусотник заспешил к выходу.

Хлопнула закрывшаяся за Григаладзе дверь, а Голубов, придерживая висевшую на боку шашку – нужна она ему не больше, чем вставная челюсть акуле, в ведь таскает, как и пистолет в кобуре – прошел за стол.

– Чего это ты тут делаешь? – спросил он, расположившись на месте Григаладзе.

– На должность оформляюсь, – через сжатые зубы отозвался Олег.

– Да? А Штилер, что, тебя выгнал? – Голубов засмеялся, хищно скаля крепкие зубы.

Волчьи, острые.

– Хм, не совсем.

– Да ты не темни, все равно ведь все узнаем, работа у нас такая, сам понимаешь, – Голубов наклонился вперед, опираясь на стол, Олег ощутил исходящий от темника запах крепкого табака. – Ну, говори?

– Переведен в «Наследие» по состоянию здоровья, ваше высокопревосходительство.

Последние два слова прозвучали достаточно выразительно, чтобы Голубов уловил насмешку.

– Сука ты, гад, – сказал он, – и всегда сукой был, даже в двадцать втором, и сукой глупой. Звали мы тебя к себе? Да, звали? А ты отказался, на Паука понадеялся, так вот что, он тебя и вышвырнул, как ты не нужен стал.

А Олег вспомнил тот день весной тридцать третьего, когда его пригласили в штаб-квартиру НД на улице Чингизидов, и там он имел беседу не только с Голубовым, бывшим тогда секретарем управления казачьих войск, но и с самим Ханом, с Резаком бек-Ханом Хаджиевым, отпрыском хивинских правителей, ставшим верным псом Партии народов России и ее вождя, главой боевых отрядов, Народной дружины.

Одинцову, тогда надворному советнику, предложили возглавить газету НД, «Черный тумен», уйти из министерства мировоззрения, получить более высокий чин, добавку к жалованию и красивый мундир.