Ирина Ярич - Дорога из века в век. Век ХХ заканчивается, век ХХI начинается

Сколько животных погибло, как жалко! Невинных, милых созданий не смогли спасти все технические средства, которые были у пожарных. При всей своей мощи человек остаётся слабым перед разбушевавшейся стихией. Все почувствовали эту слабость, и она как это ни парадоксально, породила силу. Жители сплотились, беда объединила нас. Сотни семей потеряли свои дома, имущество. Да, конечно страховые агентства должны выплатить причитающиеся суммы. Но родной дом, его аромат, вещи, окружающие с детства, уют, создаваемый десятилетиями, силы и старания – всё погибло. А мы, если бы Грин переехал к брату или жил в нескольких десятках километров на восток или на северо-восток. Что тогда? Сиднею с трудом удалось спасти половину своего стада овец. Хозяйственные постройки сгорели, но дом всё-таки уцелел. Уж сколько он на него воды вылил! Одна стена немного обгорела. Дом то ещё его дед строил. И отец, и Сидней, и Грин там родились. Конечно, Сидней его подремонтировал, кое-что перестроил. Но всё равно это их родной дом, родные места, куда тянет приехать. Я-то лишилась родного дома, места, где росла. Поэтому и понимаю, как дорог родной дом и как важно было его спасти.

Для меня оказалось важно то, что в этом несчастье, постигшим мою новую родину, подавляющее большинство жителей страны были солидарны с моей новой семьёй, а я единодушна с моими новыми родственниками. Я почувствовала себя вместе с ними, среди них. Я ощутила себя членом этой семьи! Теперь они для меня действительно родные и близкие, они – моя семья. А мой муж – самый любимый и дорогой из них.

Хмурое небо пролилось живительной влагой на землю, которая могла бы поведать о почти тысячелетней истории маленького районного городка, одного из многих провинциальных городов России. Он существовал ещё во время Киевской Руси. Древние его обитатели облюбовали большой пологий холм возле полноводного и глубокого тогда Сейма. Монголо-татары жестоко отомстили горожанам и селянам за неподчинение. На века эти места обезлюдили, стали частью «дикого поля». Лишь в XVIII веке этот город вновь возродился. Пережил он военное лихолетье, подорвавшее его расцвет.

Остатки сизых туч ушли за горизонт, им на смену медленно выплыли бугристые кучевые облака, и постепенно ими заполнилась бледно-голубая бездонность.

Порывы ветра приносят терпкий запах цветущей черёмухи. Горожане направляются за покупками на базар, куда по воскресеньям съезжаются почти со всего района. Торговую площадь с крытыми лотками окружают ларьки сплошной стеной. Покупателей приглашают распахнутые зелённые ворота. Над ними выгнулась дугой надпись «Рынок», хотя все по привычке говорят «базар». Перед входом перекрёсток, от него на все четыре стороны раскинулись торговые ряды. Народ с интересом толпится перед весенней и летней одеждой, которая пестреет на временных прилавках. Они протянулись напротив забора и стены винного завода из тёмно-красного кирпича. Улица заканчивается, встречаясь с перпендикулярной ей, после неё превращается в небольшую тропинку, петляющую между мачтовых сосен, затем спускается с высокого песчаного берега к широкой реке.

В противоположную сторону от перекрёстка улица с одноэтажными частными домами, которые утопают в цветущих садах, полого поднимается вверх и врывается в вечно раскрытые настежь ворота школьного двора, где прохожим бросается в глаза куча шлака возле котельной, а из-за угла гаража выглядывает горка недавно собранного металлолома. Невзрачный пейзаж смягчает нежный аромат зацветающей сирени. На переменках школьники ищут в ней пятилепестковые цветочки и тут же съедают на счастье.

На этой же улице внизу, у рынка тоже идёт торговля. Вдоль жилых кирпичных и деревянных домов стоят пикапы и газики, между ними на ящиках разложена модная обувь, на верёвках висит красивая и оригинальная одежда. Хотя людей полно, толкотни и суеты нет. Особенно много собралось, в том числе и детей, там, где вдоль длинной глухой побеленной стены остановились телеги, которые привезли на продажу домашних птиц и животных. Лошади стоят терпеливо и с опаской посматривают на сборище. На телегах в клетках крольчата и взрослые кролики, белые, чёрные, серые. Они испуганно смотрят и норовят спрятаться друг за друга. В больших плетеных коробах важные гуси бросают на любопытных гневные взгляды; утки лежат смирно, поджав под себя лапки; куры и петухи пугливо озираются вокруг. Тихое похрюкивание и визжание раздаётся из глубоких корзин. Милые мордашки нежными пятачками тычутся в плетеные стенки. Чёрные глазки с поволокой невинно смотрят из-под длинных белых ресниц на толпу вокруг них.

Две старушки положили неугомонного вертлявого поросёнка в объёмную сумку и понесли домой. Всё, что было на них – от чиненой обуви и местами заштопанной одежды до полинялых ситцевых платков осталось с советских времён. Старушки эти сёстры Колязины. Они не были никогда богаты, хотя работали с малых лет. Рано остались без родителей, отца их в 1941 г. мобилизовали, и где-то на Смоленщине покоятся его останки. Мать, болезненная и впечатлительная, недолго прожила после получения похоронки. Некому было позаботиться о сёстрах, им удалось закончить только по семь классов. После школы они устроились уборщицами в Медучилище. Там и проработали всю жизнь. Последние годы в городе немало молодых безработных и сёстрам пришлось оставить хоть и нелёгкую уже для их возраста, но необходимую работу. Пенсия у них мала и едва хватает на самое необходимое. Вот и для покупки этого кабанчика они полгода откладывали, урезая себе в питании. Они всё думали, кого купить: цыплят или поросёнка? И то, и другое – дело нужное и полезно, но они могли наскрести немного, поэтому надо было выбирать. Можно купить цыплят, да и добираться за ними не долго, автобус останавливается напротив инкубатора. Но инкубаторские цыплятки выживают далеко не все, слабенькие они, чуть не половина умирает, пока вырастут. Убыток. А поросёнок, дело другое. И к тому же это и мясо, и сало, и холодец сваришь, и колбасы сделаешь, и окорока закоптишь на всю зиму, а то и больше себя обеспечишь. Поэтому сёстры выбрали поросёнка.

Сёстры очень похожи внешне. Обе небольшого роста, последние годы сильно похудели, а раньше были, что называется «в теле». Вздёрнутые в молодости носики к старости выпрямились и немного вытянулись. Ясные голубые глаза у Анны Петровны поблёкли, а в серых Марии Петровны появились жёлтоватые паутинки. У обоих, когда-то, красивый овал лица стал одутловатым, а чётко очерченные пухленькие губки теперь тоньше и бледнее. Но характеры у сестёр совершенно разные. Анна Петровна старше сестры на пять лет, она эмоциональная и говорливая, любит пообщаться и частенько покидает сестру, чтобы обменяться различными новостями со знакомыми. Если Анна Петровна задавалась какой-то целью, то не только сама загоралась, но и пыталась других подчинить ей. Мария Петровна – домоседка – спокойная и даже может показаться медлительной, потому что всё делает обстоятельно. Она умеет долго ждать и терпеть, но и у неё бывает, наступают моменты, что её долготерпеливая чаша переполняется. Тогда и она может взорваться ни чуть не меньше старшей сестры. Мария Петровна обожает животных и вечно подкармливает, если есть возможность, приблудных кошек и беспризорных собак. У себя завести кошку они не могут, потому что от кошачьей шерсти у Анны Петровны чешутся глаза, и она беспрестанно чихает. А собака у них два года назад умерла, ей было тогда лет шестнадцать. Они так её любили, что до сих пор вспоминают с тоской и другую пока взять не решаются.