Антон Шаманаев - Солнце на краю мира

Я рассказал забавную историю о том, как в нашем лагере в Центральной Африке Крег однажды ночью в одних трусах, обвешанный пятью автоматами, спросонья выбежал из палатки и стал стрелять в воздух, объявляя тревогу, а потом выяснилось, что его разбудило пронзительное кряканье какой-то птицы, которое он принял за аудиогранату. Дженнифер смеялась, сильно откидывая голову назад. Едва закончив рассказ, я спохватился – закат.

Вскочив из-за стола и бросив Дженнифер короткое «Пошли!», я потащил ее на выход, на лужайку, где стояли наши оверкары. В бурьяне было выкошено несколько дорожек, и теперь он напоминал старинный английский лабиринт.

Солнце висело, уже наполовину погруженное в гребенку далекого леса, придавливая своей массой и делая его черным, как уголь. Казалось, солнцу ничего не стоит проглотить, сожрать и кромку леса, и крохотное, в считанные километры, холмистое поле между лесом и моим забором. На горизонте солнечный диск раздувало раза в три-четыре шире, чем он был днем, вися высоко в небе. Превращение повторялось изо дня в день, всю мою жизнь и сотни лет задолго до нее, но никак я не мог привыкнуть; каждый раз подбирался червячок страха, что оно вот-вот взорвется и подожжет землю, и нас вмиг разметелит на элементарные частицы. Врач приемной комиссии в ПАК назвал это гелиофобией, и Крег надо мной всегда насмехался, а вот Фрайд – нет. Фрайд порой впадал в куда большее созерцательство, когда наблюдал закат.

Увидев эту апокалиптическую картину, Дженнифер освободилась от моей руки, медленно пошагала по извилистой дорожке и встала у самого забора.

Солнце медленно катилось вниз. Движение было заметно глазу. Сердце у меня замерло. Я вспомнил, как в детстве меня завораживали огромные поезда, которые на полном ходу проносятся мимо тебя, стоящего на перроне. Или – мимо столбов линий электропередач, когда ты высовываешься из окна вагона. До последнего момента волнуешься, что эта громадина снесет тебя, снесет столб, домик смотрителя или заденет вагон соседнего состава. Вместе с тем логикой понимаешь, что рельсы проложены с учетом габаритов вагонов, платформ и столбов; поезд никуда не свернет и благополучно проедет. Животный страх и логическое успокоение боролись до того самого момента, пока состав, наконец, не настигал свою цель, и с ней ничего не происходило… С солнцем щекотало то же ощущение: необходимо проследить, как оно провалится за горизонт, иначе вдруг оно неожиданно повернет и пойдет прямо на нас?

Когда последний луч исчезает за лесом, Дженнифер оборачивается, а на ее лице – умиротворенная улыбка. Она возвращается по дорожке и гладит ладонями верхушки колосьев моего бурьяна. Она изменилась. Кажется, что теперь мы с ней старые друзья и знаем друг друга сто лет. Мне становится уютно.

– Так ты дашь, во что переодеться? – произносит она, подойдя ко мне, и ежится.

Я забираюсь на второй этаж, куда не ступала нога пылесоса дольше любого иного места в доме, и с опаской открываю дверцу шкафа. Открывается она с облаком пыли, из шкафа тянет сладковатым запахом протухшей влаги и столетнего мебельного клея. Внутри аккуратными стопками лежат старые вещи, мои и Мари. Поколебавшись, я вынимаю с полки Мари ее рубашки в поисках более-менее приличной. Потом отыскиваю ее старые джинсы и застиранную толстовку на молнии. Кое-как вытряхиваю вещи от пыли и несу вниз.

Рядом с одежным шкафом стоит второй, заваленный сверху донизу полиэтиленовыми мешками с зимними куртками, теплыми штанами, шерстяными свитерами и шарфами – их мы привезли еще из Твери и так и не разобрали. В этот шкаф невозможно и руку просунуть, мешки лежат плотными штабелями, будто зацементированные камни. Именно туда, внутрь двойной задней стенки я когда-то захоронил все, связанное с «зоной 81», как ее назвал мой сегодняшний телефонный собеседник.

Дженнифер с удовольствием принимает добытую одежду и уходит в гостиную переодеваться. Ей же надо выделить спальное место, спохватываюсь я. Мой верный робот отправляется пыхтеть наверх, чистить одну из гостевых спален.

Я возвращаюсь вниз, а там Дженнифер уже щеголяет в широких потертых джинсах и небрежно заправленной клетчатой рубахе с подвернутыми рукавами. Рубаха сверху расстегнута, из-под нее виднеется голубой бюстгальтер с кружевным краем. На ногах Дженнифер старые кроссовки Мари, которые она сама отыскала где-то в прихожей. В сочетании с наполовину полным бокалом вина в пальцах с безупречным маникюром, весь ее расхлябанный вид кажется стильным и даже утонченным, будто бы эти крестьянские лохмотья – отнюдь не лохмотья, а со вкусом подобранные модные вещицы.

– Здесь ночью прохладно, да? – замечает она, и я тотчас вспоминаю про камин и бегу его растапливать.

Усевшись в огромные кресла перед огнем, мы разливаем по бокалам остатки вина из бутылки. Камин занимается неохотно, приходится подкладывать сосновые щепки. Они трещат и стреляют искрами. Дженнифер подбирает под себя ноги.

Окружив горящий шалашик толстыми поленьями, я утапливаюсь в кресло и наблюдаю, как ими медленно овладевает огонь. Маленькие, осторожные языки пламени множатся и сменяются крупными, охватывающими всю толщу полена. Вскоре щепки прогорают, и остается лишь ласковое, музыкальное потрескивание да басовитое гудение воздуха. Такое знакомое, будто буквально вчера сидел так же, смотрел на огонь, грелся и слушал, как он гудит… Словно минуты, пролетели годы.

– Этот дом ты построил сам? – спрашивает Дженнифер.

– Нет, он старый… Я лишь переделал кое-что.

– Почему ты сюда так редко ездишь? Здесь же здорово…

– Из-за Мари, – отвечаю я, не сводя глаз с пламени.

Пламя преломляется и искривляется круглыми стенками бокала. Искривление пространства… В этом я теперь мастак! А когда мы с Мари сиживали перед камином, я чаще смотрел, как языки пламени отражаются в поверхности вина. Они были похожи на колышущиеся кровавые разводы и внушали мистические смыслы и значительность. Волновали воображение, казались удачным художественным символом… С тех пор, как Мари не стало, я не пил красное вино поблизости от огня, а если и пил – никогда не смотрел, что там в нем отражается. С тех пор мне безразличны символы и отражения, а интересны лишь искривители…

– Лучше бы ты ездил сюда, – произносит Дженнифер. – Выкинул бы старье… Дом ваш был бы живой, а сейчас он едва дышит. Мне кажется, ей бы это понравилось больше.

– Откуда ты можешь знать, что бы ей понравилось больше? – спрашиваю я, сердясь на ее фамильярность. Она остается абсолютно спокойной.

– Если бы с моим любимым мужчиной произошло такое, как с тобой, я была бы очень рада, что он смог меня отпустить, – проговаривает она, глядя на огонь.