Антон Шаманаев - Солнце на краю мира

Вернувшись, я застал Дженнифер полулежащей, закутанной в плед на голое тело. Русалочьи волосы ее были разбросаны по подушке, а сама она смотрела на меня как будто свысока. Ее правая грудь, не прикрытая пледом, была похожа на большое яблоко. В комнате горела свеча и пахло воском, а в окно сквозь полупрозрачную занавеску пробивался свет луны…

Под отсветами пламени и уличного фонаря, бегающими по потолку, мы лежим разгоряченные, обнаженные, влажные от пота, небрежно прикрытые все теми же пледами, верными нашими сегодняшними спутниками. Голова Дженнифер у меня на плече, я обнимаю ее рукой и тихонько вожу пальцем по груди. Носом касаюсь ее волос, которые совсем уже не пахнут фруктовыми духами. Слышно, как от ветра напрягаются стекла окон и поскрипывает качающийся фонарь.

Что это было? Как все объяснить?.. Я смотрю на суетливые голубые тени на потолке, считаю сучки на досках и улыбаюсь. Нет никакого смысла в попытках объяснить страсть. Можно выдумать оправдания или отговорки, притворяться коллегами или старыми друзьями, «держаться вместе» или держаться за руки… Дженнифер гладит меня по груди и шепчет: «Ты такой волосатый… Мне было хорошо»… Все тривиально: два одиноких человека захотели быть вместе, и больше ничего. Признайся, Артур, с самого утра ты об этом подумывал. И она, видимо, тоже подумывала, только у нее хватило решительности довести дело до конца, в отличие от тебя.

Через некоторое время рука Дженнифер замирает, и я понимаю, что она спит. Я выкарабкиваюсь из постели, прикрываю Дженнифер одеялом, тушу свечу и выхожу.

Меня наполняет ощущение радостной усталости. Оно – что-то б о льшее, чем просто сексуальное удовлетворение. Будто я завершил какое-то огромное и трудное дело… Отчего-то вспомнились наши многодневные лыжные забеги на сборах в швейцарских Альпах, и как после них приятно было сидеть у камина. Я чувствую, что сошел с какой-то мертвой точки, на которой стоял сто лет и которая вросла в меня. Что-то внутри поменялось.

От многого еще предстоит отвыкнуть. Вспоминаю недавнюю близость; когда не глядел в глаза Дженнифер, казалось, что в спину впиваются пальчики моей Мари. Это сбивало с толку и смешивало мысли. Я вновь начинал думать о том, хорошо поступаю или нет, и чтобы отогнать навязчивые образы, смотрел Дженнифер в глаза. Небесные глаза ее возвращали к жизни. И даже когда она их сощуривала, я уже не боялся видений из прошлого…

Проходную комнату тускло освещает галогеновая лампа. В окне маячит луна. Скрипя половицами, я прохожу вдоль шкафа с захоронениями зимней одежды, провожу рукой по потрепанной фанерной поверхности. Где-то там внутри мое прошлое в виде дневниковых записей, фотографий, архивов документов. Где-то там – файлы с результатами наблюдений, черновики наших копаний в теории эфирной гравитации, сопряженных пространств и псионной динамики, собранные мною и упрятанные подальше от чужих глаз, когда проекты Гроссштейна и Эджворта стали закрывать… А ведь именно в те времена зародилась идея моего теперешнего эксперимента с псионкой. Любопытно было бы покопаться в этих черновиках сейчас, когда кое-что ушло навсегда, а кое-что внезапно стало реальностью…

Я спускаюсь вниз и на волне эйфории делаю финальную попытку засесть за программу. Получается еще хуже, чем в предыдущий раз – вовсе ничего нового не пишу, только пытаюсь вникнуть в уже написанное, превозмогая шум вина в голове и слипающиеся веки. Решаю немедленно лечь, не тратя больше ни минуты впустую. В камине догорают угли, то и дело краснея в такт порывам ветра. Задвигаю заслонку трубы почти полностью. За окном шумят деревья и стучат по дороге какие-то железные банки, нещадно гонимые ветром. На стене отражаются зарницы, мигающие короткими очередями… Может, и не дождь нас накроет, а гроза с ураганом.

Просыпаюсь я, кажется, с криком. Вокруг глубокая ночь. Весь потный, подушка мокрая, одеяло куда-то сбилось. Пару секунд лежу, предаваясь облегчению: все-таки – сон. Пусть виденный не единый десяток раз, пусть чересчур полный, подробный и осязаемый, какими сны обыкновенно не бывают, но все-таки – сон, и ничего более…

Казалось бы, давно оставил меня в покое этот до смерти страшный эпизод, где гопник бьет мне в солнечное сплетение, я долго не могу вдохнуть и просыпаюсь, еле дыша… Однако нужно успокоиться. Не упустить ускользающие из памяти ниточки сновидения… Ведь перед гопниками приходил другой эпизод, который я доселе ни разу не видел полностью.

Лежу, не открывая глаз; прокручиваю усилием воли события, лица, слова, только что пережитый во сне разговор с Розой… С него внезапным образом сон отмотался назад к гопникам и оборвался приступом паники… А между тем это важный, ключевой разговор; после него все пошло наперекосяк. Я записывал его долго, урывками, мучительно состыковывал реплики, потому что приходили они короткими кусками и в разное время. Сегодня разговор впервые пришел единым эпизодом. Мы начинаем беседовать на кафедре, она рассказывает мне про власть, мы сматываемся в буфет по дальней лестнице, где пусто и запах травки. В буфете – старуха… Вот откуда она взялась, почему я потом узнал ее в автобусе!

В самом разговоре с Розой – ничего нового. Ни одного слова. Все мне известны и давно записаны. Сегодняшний «прогон» лишь подтверждает верность прошлых записей, многие из которых я помню наизусть. Раньше всякий раз после сна кидался его протоколировать, сперва начерно, стенограммой, затем расшифровывал… Лежат эти записи где-то в моей шифрованной папке в Космонете, да в шкафу на флешке. Ждут своего часа, который неизвестно когда настанет.

Значит, сон мой снова вернулся. Года полтора спал спокойно; думал – ушел он навсегда, и слава богу…

В комнате темно и зябко. То и дело в щели задувает ветер, но тише, чем был вечером. Я встаю, массирую голову, выглядываю в окно. Над забором колышется несчастный скрипучий фонарь. Свет от него волнами набегает на блестящие бока моего оверкара…

Я встряхнулся и уперся лбом в стекло. Оверкара Дженнифер нет! На лужайке одиноко стоит мой, а рядом – пустой пятачок примятой травы. Что за дьявол…

Босиком выбегаю в темную гостиную. Пол холодный и волглый, камин совсем потух. Выбегаю в кухню – пусто и тихо, только сверчки трещат снаружи. Меня передергивает – то ли от холода, то ли я вдруг осознаю, что если оверкар Дженнифер похитили, то в доме может быть кто-то еще. Бросаюсь назад – пистолет на месте, под матрасом; сумка с деньгами – тут же, под кроватью. С пистолетом наизготовку, крадучись подымаюсь на второй этаж, прохожу к спальне и резко распахиваю дверь.

На кровати никого нет. Постель аккуратно заправлена. На столике я различаю маленькую записку. Включаю свет и, щурясь, читаю: «Спасибо за восхитительный вечер! Уехала, т.к. завтра рано утром дела, не хочу тебя будить. XXX 26 26 От англ. сокр. « kisses » – «цел у ю». ». Почерк красивый, аккуратный – писала без спешки. Но куда она уехала? В мотель? И какие вдруг у нее возникли дела рано утром, о которых еще пару часов назад она не знала? Сплошные вопросы без ответов с этой Дженнифер…