Сен ВЕСТО - ПРОГНОЗ ПОГОДЫ НА УТРО. Сказка для всё познавших

Абитуриент напряженно высматривал, все так же надсаживаясь и сжимая челюсти, народ терпеливо ожидал продолжения. Впереди толкались. Народ в общем-то выглядел дружелюбным, в отдалении назревала борьба мнений, кое-кто флегматично осматривался. Представитель администрации начальственным голосом распоряжался насчет свободного доступа, багровея затылком и помогая себе кулаками, ему в меру сил поддакивали, вроде бы не возражали открыто, но дело как-то не шло. Представитель заметно нервничал, его видимая часть все время куда-то проваливалась, переставая быть видимой, словно его там на что-то роняли. В углу на забрызганном каплями пота татами двое продолжали кого-то бить ногами. Он снова увидел себя бесцельно бродячим в пустом тихом коридоре в полном одиночестве и решил уточнить маршрут еще раз. «Боб! Вот тут человек интересуется, объясни человеку, Боб… Я сам что-то не до конца…» «А вам к какому адвокату? – осторожно поинтересовались у него, и стали сосредоточенно дышать над ухом. – Если к нашему, – так он сейчас на отдыхе…» «А чего это он там делает?» – немедленно с большим подозрением осведомились у другого уха. «Эй, гспада, гспа-ада!.. Ну, что же это…» – поворотились впереди с острым недоумением. «Черт знает что это… двери… Эй, Август, где двери?» «Ну что же вы, батюшка, стали?..» «Ну, давай, давай, чего стали. Пошли, душегубцы, в края обетованные!..»

Толпа растекалась по коридору.

– Дай, думаю, вылью этот скандал в мирную дискуссию, и так мягко вворачиваю, мол, тогда не могли бы вы мне дать в двух словах определение вилки. Вот – элементарная вещь. Всем известная. Всё, думаю. Теперь он будет копаться до ужина, пока не нарвется на Уинифреда, а там мы его сами закопаем. Я, понимаешь, это казус нашим доблестным докторам давал – так ты бы видел, как они зеленеть начинают. И что ты думаешь? Мог бы, говорит, – и так осторожно тянет мою рюмку со стола к себе. «Столовый прибор с ручкой и зубьями». Па-азвольте, говорю, а как же расческа? Расческа же подпадает под ваше определение! Он мне так сухо замечает: расческа не столовый прибор. И потом: вам ничто не мешает употребить ее вместо вилки. И тогда она перестанет для вас быть расческой. Представляешь? Эдак непринужденно накладывает себе мой салат и добавляет: а может, не перестанет. И тут я замечаю в дверях бодрого Уинифреда…

«Нет же, господа, уверяю вас, ничего заумного, здесь о соответствии неопределенностей Хайзенберга, да…» – «Сфера потребления – это форма уничтожения». – «Ну, опять же вы о бабах…» – «Хайзенберга», – передразнили рядом капризным голосом. – Какой там еще, к бабушке, «Хайзенберг», когда, говорят, нас вообще нет». – «А вот скажите мне: откуда берутся вообще гномы? Да нет же… Черт, какой вы, честное слово… Без бороды». – «А сами, сами-то на что похожи…» – «А в самом деле, кто-нибудь слышал что-то о женщине-гноме? Я вот затрудняюсь…» – «Без бороды. Все то же самое, только без бороды».

Taк, ребята, а теперь все сели прямо и сделали серьезное лицо. Ни разу не встречал. Это в каком смысле – то же самое? А вы откуда знаете? Что? Что без бороды? Погодите, а может, у них у всех бороды? Вряд ли. Маловероятно. По крайней мере, я этого не понимаю. Они тогда уже вымерли бы все естественным образом. Кстати, о них что-то давно ничего не слышно. Возможно, это могло бы хорошо объяснять их исчезновение. И я, господа, как первый боец, но последний судья… А вот этот несносный ребенок определил прогресс как «позитивный количественный или качественный процесс». Демократический социум и жесткость авторитета империи. Понятно, где творчество чувствует себя вольготнее, – и это напоминает мне вездесущую поросль дикого винограда. Но государи же мои! Нe забывайте, плоды домашнего винограда крупнее! И те удовольствия, что не по зубам, но по карману… Ощущаю червячок сомнения! И червячок этот, господа, совершая омерзительные движения телом своим…

Бросьте, господь создавал мир, руководствуясь библией.

Вы можете иметь свое собственное мнение, если оно согласовано с моим.

И встретились хитрый с умным, и говорит хитрый умному: что, говорит, есть хитрость и что есть ум?

И сказал хитрый: тот, кто непонятен.

И смеялся, скорбный: кто умеет балансировать на тонкой грани и никогда не впадать в крайности.

Причем, если умный держится на ней от избытка ума, хитрый ее находит еще от недостатка глупости.

Что есть «грань»? Это то, чего обычная посредственность (дурак в норме) не видит никогда.

Кто точно определяет случайное.

Кто убедительно и безусловно может доказать, что он дурак. Он всегда ошибается дальше других. И точно знает, что не умен, и знает, почему не сможет им стать. И он всегда видит дальше других.

А если он видит дальше, чем полагают другие, тогда он – умеет быть хитрым. Великое мироздание, как же просто быть умным, находясь среди дураков… Он, уклоняясь от чужих локтей и взглядов, пробился поближе к коридорному пространству, которое непосредственно прилегало к дверям с восседавшим в них большущим черномордым ясноглазым псом. Зверь имел вид помятый, до значительной степени угнетенный и встрепанный, словно со сна, морда у него была недовольная, и там было значительно свободнее.

Воздух обладал каким-то особенным, канцелярским привкусом. Привет, подумал он. Здесь тоже была приемная. У приемной наблюдалось оживление, проистекавшее из имевшего тут место рабочего беспорядка. Суровый зверь в дверях, рассеянно бегая по сторонам глазками, совсем уже было настроился необыкновенно широко, со вкусом зевнуть, но встретившись с ним глазами, с лязгом захлопнул пасть и уставился немигающе. Чинно восседающие на складных походных стульчиках первые немногочисленные еще (или уже – здесь это трудно поддавалось точному определению) посетители, дожидающиеся аудиенции: две какие-то прозрачные личности, попирающие стопами под сиденьями свежую фольгу и фантики из-под жевательной резинки, деликатно прикрывающиеся журналами и, наверное, приятно себе при этом позёвывающие; два молчаливых сотрудника в белых мягких тапочках; смутно кого-то напоминающий чисто умытый господин при галстуке и несколько деформированном прямоугольном лице; некто в глубоком темном монашеском капюшоне с торчащей вперед куцей бороденкой, покойно разместивший на своих коленках папочку; маленький мальчик – без колеса, но в здоровенных взрослых спектроглассовых солнцезащитных очках. Все сидели молча. Борода и капюшон изредка вдруг на большом ускорении устремлялись вниз, чтобы затем занять исходное положение. Часть остальных посетителей тоже предавалась отдыху. Двигающиеся уши, влажные глаза, выглядывающие поверх журнальных обрезов, глаза сотрудников и господина при галстуке отражали беспрерывный мыслительный процесс, все смотрели дальше своих мыслей, согревая взглядами гипсовую попку застывшей в проекции стены мамзель напротив, – кроме мальчика. Мальчик предостерегающе медленным движением извлекал из кармашка коробочку леденцов, по одному клал в рот и не отрывал от него темных хамелеоновых стекол.