Сен ВЕСТО - ПРОГНОЗ ПОГОДЫ НА УТРО. Сказка для всё познавших

Отведя глаза, он со скрипом ступил на поистершийся порог.

Приемная выглядела неуютно полупустой. Кроме того, складывалось такое впечатление, что здесь существовало некое не установленное число приемных с устойчивой склонностью к удивительному единообразию, напоминая одна другую с точностью до полного мужчины. В плотно зашторенном глухом кабинете царил полумрак, в прямоугольнике желтого света у распахнутого холодильника, упираясь руками в косяк и дверцу, вполголоса, со знакомым флегматичным недружелюбием раздражался грузный мужчина в белой рубашке при галстуке, тесноватых в тазу черных брюках и тускло отсвечивавших невыносимо плоских модельных туфлях. «Закрываем…» – тяжело бросил он, обнаруживая некоторую тенденцию к повороту головы в сторону посетителя. Имело смысл прямо сейчас же из соображений экономии времени уверить, что дело – совершенный пустяк – не может оторвать надолго от работы, однако объясниться не дали. Заскрипела входная дверь, и в помещение следом осторожно вдвинулась козлиная борода совсем низкорослого субъекта, уже без капюшона. Мужчина у холодильника поперхнулся. Настроение хозяина кабинета претерпело неожиданные метаморфозы. От былого терпеливого недружелюбия не осталось и следа, лицо его внезапно осунулось, приобретя землистый предсмертный оттенок, глаза заметались как бы в поисках не то особенно темных углов, не то подходящего инструмента, он захлопнул холодильник и всем корпусом, словно с легким гулом развернулась башенная надстройка тяжелой техники с оптикой прямого наведения, обратился к до неприличия низкорослому мужчине с козлиной бороденкой, искательно улыбавшемуся с порога. Искательность, полный на все согласной застенчивости помигивающий взгляд посетителя как-то плохо вязались с внешностью сухощавого злобного дуэргара, подпоясанного намыленной кожаной бечевой, не вызывая никакого к себе доверия. «Ну?.. – хрипло вопросил хозяин с сильным неожиданным надрывом. – Готовы, что ли?..» Поедая желающим взором перспективу с холодильным агрегатом, все углы и подступы, сумрачный пикт у дверей немедленно и часто закивал сухонькой лысеющей головой в том ключе, что да, мол, да, давно уже все готовы, в нетерпении ожидают, и можно начинать. «Да я не вам», – произнес хозяин тем же сорванным голосом, собираясь, по-видимому, присовокупить сюда же что-то еще, что-то укоряюще и даже, может быть, предосудительное, но в этот момент в дверцу холодильника негромко постучали, она приоткрылась, отчетливо чмокнув, и до слуха донесся отдаленный приглушенный гомон, кашель, прозрачный смех, обстоятельный мужской гогот и неторопливые шаги, нудный простуженный голос объявлял на что-то посадку, где-то, кажется, ржали, явственно даже слышалось не то гудение путешествовавших с травинки на травинку шмелей, не то шуршали там где-то вдалеке армейские геликоптеры, без лишней спешки уходя отработанным порядком к ясному четкому лунному горизонту…

Тут из-за двери послышался разгневанный детский голосок, в коридоре охотно поднялся гам, и там, заорали что-то про очередь, про обнаглевший народ и потерянную совесть. Все говорило за то, что не стоило сегодня пробовать казаться лучше, чем ты есть, сопротивляться течению и пытаться искать от добра добра. Было самое время принимать естественные решения.

– Что у вас за вид? – спросил Адвокат, поджав губы.

На багрово-алом огненном фоне, на крохотном журнальном столике позади четкого темного иезуитского профиля на серебряном блюде в форме раздавленной раковины с глубин моря покоились несколько мощных, самой наиприятнейшей наружности умытых персиков и один бледненький лимончик. Пошел к Черту, подумал я. Тебя только тут не хватало со своими замечаниями. Мягкий свет зеленой лампы бил прямо в лицо.

– Оступился, – сказал я. – Прошу извинить.

– Здесь не рекомендуется оступаться, – строго сказал Адвокат. – Здесь следует всемерно глядеть под ноги. Должен заметить: я не доволен.

Он не доволен, думал я, сидя в старом нестерпимо скрипевшем кресле, вероятно, еще эпохи маршала Монтгомери, возле широкого стола и наблюдая за тем, как слипшаяся после приветствия кисть восстанавливает привычную окраску. Осталось впечатление, словно подержался за связку разводных ключей. Ваятель, говорят. Узнать бы, что он там ваяет. Я не выдержал и вновь, придерживаясь за подлокотники, украдкой поерзал в кресле, которому давно уже было пора на заслуженный отдых. Оно не могло предназначаться для сидения. Оно предназначалось для чего угодно, только не для сидения, об этом надлежало заявить сразу же и во всеуслышанье, но я только с напряженным вниманием прислушивался, когда же оно, наконец, в последний раз треснет и развалится. Из-под сиденья, синея, выглядывал краешек небольшого полиэтиленового тазика. Я посмотрел на легкое печатное устройство с программным управлением, занимавшее дальний угол необъятного стола, и представил себе, как хозяин в жару, в несусветную душную летнюю ночь придвигает кресло ближе, усаживается и начинает работать: строгий, неприступный, в любимых просторных белых трусах, погрузив истомленные, натруженные за долгий день ноги в холодную соленую морскую воду, бегая пальцами и глядя прямо перед собой. Аппарат с треском рассыпает длинные пулеметные очереди, дело ускоренными темпами продвигается к запланированному финалу.

Далеко-далеко в коридоре гуляли, словно разносимые сквозняком, обрывки каких-то переохлажденных визгов, неторопливые стенания, изредка возникал какой-то неясный гул, будто где-то, не очень далеко, начинало шуметь море, за дверью стремительно нарождалось некое перешептывание, монотонностью своей перекрывавшее влажные голоса, пришлепывание, шорохи, все выше, все чаще – почти скороговоркой, на которые уже стремительно накладывался ясный и светлый, стеклянно тонкостенный звон роняемого («Все-таки не то это, крохоборы мои…»), в сей же момент заглушаемое равнодушными сухими длинными шагами: ближе, еще ближе, сухой стук сменяется протяжно-тоскливыми реверберациями, стеклянным стоном – и тишина…

Адвокат, – весь в домашнем, по-простому, в шлепанцах на скромный носок, – подвигавшись у стеллажей с книгами, повернул ко мне лицо и принялся смотреть на меня пристально и оценивающе. «Вы подготовили апологию?» – спросил он. С полки над его посеребренной лунным светом укатанной шевелюрой с той же холодностью глядела в моем направлении прехорошенькая огромненькая киска с великолепной мускулистой выправкой и дымчатой голубой шерсткой. Мне показалось, что он был уверен, что я скажу «нет». «Да», – сказал я. Я вытащил из кармана уже весьма помятый, но, к счастью, почти сухой листочек, тщательно разгладил его двумя ладонями на колене и представил в развернутом виде. Перестав сверлить меня взглядом, Адвокат уселся в свое кресло и неприязненно оглядел поверхность стола; он отодвинул локтем тронутую карандашом бумагу, двумя пальцами приподнял листок за кончик и, заранее сморщившись, стал смотреть сквозь него на свет. «Тезисы», – сказал я, твердо глядя ему в глаза. В камине у меня за спиной пискнуло, мягко шурша осыпалось и загудело сильнее. «Вы хоть сами иногда читаете, что пишете?» – спросил Адвокат с горечью. Я промолчал. Говорить не хотелось. Взять за галстук, подумал я. Поправить. Эт-то мне еще… «Это вы читаете, – сказал я. – У меня на это нет времени».