Виталий Вавикин - Люди, ангелы и микросхемы

– Могу продать свои гениталии! – кричал он, идя следом за ним. – Они хоть и старые, но еще работают. Дешево!

Чтобы отвязаться от него, Туке зашел в первый попавшийся на глаза бар. Пара проституток стрельнули в его сторону глазами – кажется, еще настоящими, а не имплантированными. Туке не собирался ни снимать женщину, ни пить. Ему нужен был только псилоцибин, но в этот вечер… Он и сам не знал, как оказался в постели женщины с нижних ярусов. Это станет не самым приятным воспоминанием в жизни Туке.

– Фу! – скривится Рени, когда он расскажет ей о той встрече.

После этой истории они будут спать в разных комнатах почти два месяца. Потом все как-то нормализуется, превратится в шутку, а под конец и вовсе забудется. Вот только…

Когда Туке очнется после очередного прыжка в прошлое и увидит уже знакомое лицо Леи, он вспомнит то, что случилось с ним однажды на нижних ярусах. Вспомнит сразу, как только поймет, что пробуждение его на этот раз не было случайным.

– Ты хочешь заняться со мной сексом? – спросит он Лею.

– Что? – удивится она, и если бы у нее были брови, то они бы поползли вверх.

Туке смутится. Лея рассмеется.

– Я просто хотела поговорить, – скажет она. – Хотела послушать о том, какая на самом деле была жизнь в прошлом, потому что… – Лея снова улыбнется, но на этот раз как-то нервно, – потому что то, что можно увидеть в нейронной реконструкции, не совсем отражает то, что в действительности. Скажи, та жизнь и правда была похожа на жизнь нижних ярусов комплекса? Потому что если верить реконструкциям и учитывать требования цензуры, то…

– Нет, та жизнь совершенно не похожа на жизнь нижних ярусов, – скажет Туке. – Скорее это… тот мир, где живу я. Не самый хороший и не самый плохой. Как и люди. Мы не такие грязные и деградировавшие, как люди с нижних ярусов, и не такие стерильные, как небожители.

– Вот как? – спросит Лея, и Туке сможет поклясться, что увидит в тот момент, как блеснут гневом ее фиолетовые глаза. – Так ты считаешь нас стерильными?

– Вы чистые.

– Это разные вещи.

– Нет. Можешь обижаться, но вы отличаетесь от нас так же, как мы отличаемся от жителей нижних уровней.

Туке так и не поймет, почему расскажет Лее о своей встрече с проституткой с нижних ярусов. Не поймет и она. Вернее, поймет, но как-то не так, на свой небожительный лад.

– Так ты хочешь сказать, что в прошлом, которое ты изучаешь, тоже были мутанты? – спросит Лея.

– Нет, – устало качнет головой Туке.

– Но ты сказал, что занимался сексом с проституткой-мутантом.

– У нее на лице не было написано, что она мутант. Я понял это позже.

– И в чем суть этой истории?

– В том, что на нижних ярусах она нормальный человек, а для меня – уродец. Я не знаю, как небожители в действительности относятся к средним ярусам, но думаю, нечто подобное имеет место. Это, как три ступени нашего общества. И такие, как я, стоят между Раем и Адом. Нам проще понять верх и низ. Нам приходится видеть как Рай, так и Ад. Мы – та прослойка, без которой все наше социальное устройство комплекса пойдет к черту.

– Так ты говоришь, что похож на людей прошлого? Считаешь средние ярусы пережитком минувших эпох?

– Черт! Ну, как с тобой разговаривать?! – всплеснет руками Туке и, чтобы закончить этот разговор, притворится усталым.

С тех пор он начнет избегать разговоров с небожителями. Даже когда один из них появится на его работе для анализа последней революции в комплексе, которая вспыхнула почти век назад, после того, как гомосексуалистов поставили вне закона. Забавно, но сами гомосексуалисты в революции не участвовали. Против закона поднялись гетеросексуалы, словно поняли, что гомосексуалисты были последним буфером между правительством и частной жизнью. «Хватит запретов», «Человек не машина» – такими были главные лозунги.

– А что думает об этом главный хронограф? – спрашивает небожитель по имени Эмби век спустя Тилдона Туке, посетив их отдел.

– Думаю, правительству все равно, что запрещать, – говорит он. – Вы спрашиваете, какое дело было нормальным людям до гомосексуалистов? Да после того, как не станет педиков, нормальный человек сразу перестанет быть нормальным. Вы, мать вашу, придумаете какой-нибудь закон, и наша нормальность тут же даст трещину. Вам плевать, что запрещать. Лишь бы что-то запретить. И с каждой новой эпохой запреты становятся более изощренными. Вот что я скажу вам, как хронограф. Так что, если хотите найти ненормальность, начните с себя, а лучше, засучите рукава и попытайтесь разгрести все те нечистоты нижних уровней, что натекли туда сверху. А нас, середину, оставьте в покое.

На ухоженном, безволосом лице небожителя не дрогнет ни один мускул. Больше! Эмби просто поворачивается к другому хронографу и спокойно повторяет свой вопрос.

– А чего ты ожидал от нее? – смеется вечером Рени. – Думал, она даст тебе в морду? Небожители себя так не ведут. Господи, да они даже не замечают таких как ты, пока вас не станет много, к тому же… – Рени хмурится, меряет мужа серьезным взглядом. – Черт возьми, Туке, с каких пор ты стал интересоваться политикой?

– Это не политика. Это история.

– Так все дело в твоей работе? Поэтому ты накинулся на ту девушку?

– Девушку без единого волоса на всем теле. На кой черт они это делают?

– Не пойму, тебя раздражают их политические решения или их облик? – издевается Рени, и Туке понимает, что продолжать разговор не имеет смысла. Да он и не хочет продолжать, не знает, о чем говорить. Не знает, зачем в действительности наорал на Эмби.

– Эй, с тобой все в порядке? – спрашивает Рени, став серьезной.

– Наверное, мы просто либо слишком много работаем, либо слишком много отдыхаем, – говорит он.

– Так возьми отпуск, – говорит Рени и начинает строить планы о вечеринке, запланированной на ближайшие выходные.

«Эта квартира слишком большая, чтобы жить в ней вдвоем», – думает Туке, вспоминая квартиры, которые видел во время своих прыжков в прошлое. Потом он вспоминает первое неписанное правило хронографа: «Прошлое развращает». Поэтому в год происходит не больше трех-четырех прыжков. Поэтому хронографов так много. И поэтому каждый из них занимается чем-то одним. Насчет последнего всегда идут споры. Хронограф привязан к своему промежутку прошлого. Привязан к героям. Он знает детали, подмечает мелочи. Нейронные реконструкции пестрят подробностями. В последние годы небожители пытались изменить этот порядок, решив, что будет лучше, если хронографы будут меняться своими временными отрезками.

– Так будет лучше для хронографов, – заверяет прессу небожитель по имени Шук.

– Откуда вы знаете, что хорошо для хронографа, а что нет? – спрашивает его в прямом эфире Луиза Белоу, возглавляющая отдел хронографов.