Алексей Смирнов - Опята. Роман

Теперь Артур Амбигуус-старший страдал, гадая, не трогал ли грибов его пытливый отпрыск. С него станется. Ведь это, не иначе, были бледные поганки, гарантированная смерть – бледнее некуда. Конь блед.

4. Дознание дилетантов и специалистов

– В сортир никому не треба? – безжалостно спросил Извлекунов, на ходу вытирая руки обеденной салфеткой, зачем-то взятую с собой – вероятно, готовил на роль носового платка: надо же вымыть руки, а полотенца специально ему не показали. Перед выходом он потрепал писсуар по щечкам и погладил сиденье по рожкам. – Договариваемся так. Берем корзинки, ножики; обуваемся по-болотному, намазываемся отравой для комаров – и за дело! Сезон клещей уже позади. До сезона дождей еще далеко… Хотя здесь, в создавшейся обстановке, я никак не могу исключить…

– Что такое он говорит? – не поняла Краснобрызжая, доедавшая вторую добавку борща.

– Все шутит, – хором догадались Крышин и Ключевой.

– Нашел-таки, – покачал головой сильно захмелевший и по-соседски посвященный в проблему Гастрыч. У Гастрыча была замечательная способность: посвящаться в беды, события и проблемы, не касавшиеся его ни в малейшей мере; при этом рассказчик все излагал, будто бы это он сам горел желанием излить свою бессмертную душу неизвестно во что. Между тем резервуар внушал сомнения.

– Да у них в сортире грибы растут! – воскликнул Извлекунов, предчувствуя, что все сейчас набросятся на него, ибо своим приходом и предложением он оборвал застольную песню про барабан, который был плох, и барабанщика, который был Бог. «Погиб наш юный барабанщик, но песня его не умрет…» Или как-то иначе они пели. «Барабань! Барабан!..»

Но никто не огорчился.

Чета Амбигуусов смекнула, что если не признаться во всем и не перейти Рубикон и Сиваш хотя бы в подобии контратаки, то дело кончится не как с безбашенным барабанщиком, которого смертельно ранили в барабан, но гораздо хуже.

– Пойдемте, посмотрите все, – старший Артур Амбигуус отшвырнул салфетку и шумно встал. – Ремонтники, распоследние суки, оставили узкую земляную прослойку. Мы глядим – и действительно! Удивительно! И ничто их не берет!.. Листья дуба упали с ясеня…

Целая процессия, замыкаемая неповоротливой Краснобрызжей, потянулась в отхожее место. Все поочередно убедились, что Извлекунов не солгал. Он, окулист, обладал отменным зрением и рассмотрел даже самые маленькие грибочки, совсем еще крохи, кого и травить-то совестно.

– Мы и на флоте самых мелких, новорожденных тараканов не трогали, – признался почему-то Кушаньев. – Пускай, думали, побегает, падла. И без того жизнь собачья. И вообще – какое удовольствие?

Оранская прислонилась к стене, держа бокал с отыгравшим шампанским.

– Я еще раз повторяю: надо все окропить, – твердила она. – В грибах… Они. Союзники. В них страшная сила. Можно изготовить свою собственную копию, если правильно съесть.

– Зачем же вам копия? – осведомилась тучная Краснобрызжая, которой с избытком хватало нажористого одиночества. Она была плохим терапевтом: не понимала людей и все мерила по себе. Она всем советовала хорошо кушать.

Оранская отпила из бокала и закатила глаза:

– Чтобы обмануть Бога. После смерти Бог отправляет копию в Ад или, если тот облагородился, утучнился, воспарил, нахватался разных сведений – пожирает и прилагает к себе. А настоящий воин странствует по мирам, какие вам и не снились… Приходите к нам на лекцию. Будут слайды. Например: зачем умерших зашивали в шкуры? Чтобы провести Того, Кто поедает нажитый рассудок. А со зверя какой спрос?

– Шкеты какие, – попенял воинам Гастрыч. – Господа Бога надувать, как, извиняюсь, кобылу. А то он не разберется.

У Гастрыча всегда имелось оригинальное мнение по любому поводу. Однажды он подал в газету бесплатное объявление: «Вмещу мир, недорого».

– Вам хватит, – бесцеремонный и бесконечно шутливый Извлекунов вдруг взял от Оранской бокал за ножку как истинный профессионал, у которого, сколько бы он ни выпил, перестают дрожать руки во время ответственной операции.

Между тем Гастрыч-сосед нагнулся и осторожно сорвал один гриб. Гастрыч работал шофером грузовика; он, замечательный сосед, был крупный, хозяйственный мужчина, исключительно домовитый. Вот у него, в отличие от Амбигууса, все ладилось и спорилось – и тебе полочки с уголками, и кафель, и пол умел циклевать, хотя жил безнадежным холостяком. Были, однако, и некоторые другие, тоже очень удобные, приспособления, каких не найдешь у заурядного мещанина даже во дворянстве, но про них речь пойдет впереди. Правда, ему самому недоступны были спасительные познания Артура Амбигууса-старшего, которому случалось изгонять из Гастрыча то однодневный, то, если повезет, многодневный запой. Амбигуус ставил ему капельницы за половину номинальной стоимости, по-соседски. Жил Гастрыч, повторимся, один. «Буду водить к себе, пока могу», – говаривал он.

Гастрыч размял гриб в натруженных пальцах, растер, понюхал.

Кушаньевы брезгливо отвернулись.

– Слышишь, сосед, – сказал Гастрыч, который и в грибах разбирался не хуже, чем в коробке передач, хотя есть люди, считающие, что это – телевизор. – А ведь у тебя совсем не бледная поганка. Это у тебя не пойми что выросло. Может, сынка твоего кликнем? Не ими ли он промышляет?

Гастрыч говорил наполовину как доктор, открывший новую болезнь, а наполовину – как следователь.

– У нас тут уже созрел тост, – воспротивились Крышин и Ключевой, друзья детства Амбигууса-старшего и давно стремившиеся подружиться с Амбигуусом-младшим. – Пойдемте за стол. Что мы тут столпились вокруг горшка? Подумаешь, природа. Мы дождались от нее милости, ну и спасибо ей. Все, на что она годится…

– Да, пойдемте, – обрадовалась Анюта. – Я повторю горячее, там еще много осталось. Гастрыч, брось эту мерзость и вымой руки.

Никто не хотел возражать.

В столовой старший Артур Амбигуус сел и мрачно уставился в направлении комнаты сына. Из-за плотно запертой двери доносился бессмысленный негритянский рэп.

Не выдержав и разве что поддержав, но не прочувствовав печенью тост, остроумно сплетенный Крышиным, он встал и отправился к своему младшему Артуру. Войдя, притворил за собой дверь.

Тот, памятуя об ушах, немедленно убавил звук и отложил полный кляссер с международными лизучими марками, которыми утешался.

– Слышишь, Артур Артурыч, – отец, когда под впечатлением должности выпивал, всегда размножал себя, обращаясь к сыну по имени-отчеству. – Говори правду, пока не поздно. Ты грибы из сортира ел?

– Из сортира? – глазенки Амбигууса-младшего вытаращились. Он ждал обвинений в мелком гангстерстве, тунеядстве, но только не в этом. – О чем ты толкуешь, батя?