Диана Клепова - Мертвая авеню

Раньше у Мии были длинные каштановые волосы, но в один ужасный день она отсекла сантиметров пятнадцать своих волос. В мирное время такие прически называли прямым бобом. «Боб» Мии, впрочем, вышел не таким уж и прямым.

– И зачем ты это сделала? – негодовала Сьюзан в тот вечер. – Не жалко?

– Не-а, – беззаботно ответила Мия и прислонилась к стене ангара, в котором мы тогда ночевали. – Мне жалко Сиршу, Поппи, Ника и всех остальных, кто заболел. Ты думаешь, длина моих волос может улучшить качество моей жизни? Глупо звучит.

Смена имиджа определенно добавляла ей года. Мия стала похожа на бойца, прошедшего через огонь.

Я и Мия – ровесники, нам обоим было по восемнадцать – Сью была старше на два года – и даже учились мы в одной школе. Моей девушкой какое-то время была ее лучшая подруга. В дороге она скончалась от гемофилии.

Гемофилия . Каждому человеку, кто когда-нибудь хоть немного увлекался биологией, это слово было хорошо знакомо. И факт, что женщины этим никогда не болеют, был таким же общеизвестным как тот, что небо голубое.

По законам природы, женщина может являться носительницей этой болезни, но заболевают и, соответсвенно, умирают от нее только мужчины. Однако, Капсула уверенно вступала в свои права на Земле и устанавливала здесь свои законы.

Все, что мы когда-либо знали о болезнях, теперь было бессмысленным. Прежние правила больше не работали.

Я взъерошил рукой свои светлые слегка кудрявые волосы. Было около шести часов утра, а на привал мы остановились в два ночи. Многие до сих пор спали, в том числе и Зед, мой друг-собутыльник. Сегодня он ночевал в красненькой «мазерати», которую кто-то оставил здесь – на пустыре.

«Я мечтал о такой тачке, чувак! Хочу представить, будто она принадлежит мне. Скоро мы все сдохнем, но одной моей мечте все-таки суждено сбыться!» – восклицал Зед, стоило ему заметить машину.

Когда какой-нибудь неизлечимый вирус вроде Капсулы захватывает планету, начинаешь осознавать, как тщетны материальные ценности перед лицом вечности. Где был сейчас хозяин этой «мазерати»? Да там же, где владелец какой-нибудь развалюхи из шестидесятых годов.

Большая часть человечества уже была уничтожена. Возможно, мы стали одними из последних людей на Земле.

Я даже не знал точно, заражен ли. Вычислить больного непросто, но уже на второй стадии все становится предельно ясно.

На первой стадии чумы наблюдаются перемены в поведении – человек становится чрезмерно раздражительным, его настроение быстро меняется, он много говорит, – или наоборот, в случае, если человек всегда был разговорчив, – и вообще ведет себя как собственная противоположность.

При этом наблюдаются озноб и лихорадка, высокая температура, слабость и ломота всего тела, жажда и тошнота.

Но как отличить больного от здорового, если мы все здесь ведем себя, как сумасшедшие, и состояние здоровья у каждого просто ужасное из-за переутомления? Никак, пока вирус не поразит следующие участки головного мозга.

На этой стадии шарики заезжают за ролики, и приходит белка. Человек бросается на окружающих и дерет собственную плоть. Он не помнит уже ничего. Ни себя, ни тебя. Здесь все до жути отвратительно – кашель с кровью и постоянная непрерывающаяся рвота. Тоже с кровью.

На третьей стадии человек превращается в настоящего зомби – начинает разлагаться, а вся его личность растворяется в, теперь бездушном, теле.

Но было кое-что, в чем я был почти уверен.

Зед был болен.

Я заметил это три дня назад. На его лице я наблюдал «маску чумы» – темные круги под глазами. За время миграции мы сильно сдружились, поэтому я хорошо его знал. Зед был человеком доброжелательным и общительным. Его можно было читать, как открытую книгу, но последние три дня он был сам не свой – жутко нервный, часто смотрел в пустоту и иногда не слышал, что я ему говорил. Его мимика стала иной: чаще всего он выглядел напуганным. Я всей своей рваной душой, если от нее конечно что-то вообще осталось, надеялся на то, что такие изменения вызваны не чумой, а стрессом.

Следовало убить его. Будущее человечества за жестокостью. Если заразился он, от него заразятся и другие. Оставив его в живых, я лишь отложу неизбежное, только с большими потерями.

Но отголоски старого Джейсона не позволят мне пустить пулю в голову лучшего друга до тех пор, пока я не лишусь надежды.

До Гудзона было совсем немного. Если будем идти в темпе, к ночи мы уже будем в городе. В безопасном городе, что важнее.

Я делал это ради Лили. Она неизменно оставалась моим якорем, даже после того, как погибла. Она бы не хотела, чтобы я закончил так же. И поэтому я буду бороться до последней капли крови.

Неожиданно Мия толкнула «К» в грудь. Тот отшатнулся, но удивленным не выглядел, как будто этого и ожидал. На вид ему легко можно было дать двадцать пять, но вел себя «К» так, будто ему не меньше семидесяти. В таком возрасте многие старики смиренно ждут смерти и говорят все напрямую.

Прямолинейность «К» иногда выводила меня из себя. Часто возникало острое желание врезать ему по физиономии. Это не исправило бы ситуацию, но зато мне бы от этого полегчало.

Может быть, такую ненависть к несчастному «К» питал только я. После пожара я сильно ожесточился и много из-за чего раздражался. В приступы моей ярости можно было даже подумать, будто я болен чумой. Все бы так подумали и пристрелили меня, точно хромую лошадь в Средневековье, если бы не понимали, что эти перемены в поведении были вызваны тем, что я лишился сестры. Гарантии того, что я здоров, впрочем, все равно не было.

Четыре недели назад мы встретили сумасшедшего старика, который бежал из Нью-Йорка. Он выглядел, как сумасшедший. Он говорил, как сумасшедший. Он трясся, как сумасшедший. Он, очевидно, был инфицирован.

– Не идите в город, – повторял он и хлопал стеклянными глазами. – Не идите в город!

Оливия – женщина лет тридцати пяти, – не задумываясь, всадила пулю ему в сердце. Я так пока не умел. Эта миниатюрная женщина с темными волосами и грубоватыми чертами лица была нашим лидером.

В семь часов Оливия подняла всех на ноги, и мы двинулись в путь. Шли мы на удивление быстро – к полудню уже были далеко от места ночлега. Эта женщина превосходила всех нас по сдержанности, целеустремленности и жестокости. Уложить больного ребенка одним выстрелом для нее было раз плюнуть: на вторую неделю дороги она пристрелила своего сына и мужа, подхвативших Капсулу.

Я все ломал голову: хорошо это или плохо? Хорошо – для нее, плохо – для остальных. Я не знал, всегда она была такого мнения о ценности человеческой жизни, или тут поработал апокалипсис, но ее девизом была следующая фраза: «спасется только тот, кто достоин жить». Такую хорошо бы написать на поздравительной открытке. Оливия была не из тех лидеров, кто стал бы возвращаться за отставшими. Здесь каждый был за себя, и это пришлось принять.