Диана Клепова - Мертвая авеню

И вот, я уже была дома.

Я подошла к зеркалу и стала рассматривать отражение. Из него на меня смотрели два карих глаза на овальном лице. Ресницы были слегка подкрашены тушью – это единственное, чем из косметики я пользовалась. Брови густые, но аккуратные. У всех моих ровесниц они всегда были тонкими, на калифорнийский манер, поэтому девчонки часто дразнили меня за мои. Мама и подруги говорили, что это всего лишь зависть с их стороны. Близкие считали, что я красивая, но я тогда почему-то решила, что быть другой – это плохо.

Сейчас я перестала считать себя некрасивой. Симпатичная, но не более того. Мне часто твердили, что я похожа на маму, но я такого сходства не замечала: она была высокой и стройной, со сказочным, как у королевы, лицом, а я всего лишь гадким утенком.

У нас обеих были каштановые, на солнце немного рыжеватые, волнистые волосы в сочетании с бледной, но не слишком, кожей.

Мои глаза нашли фотографию, которую я недавно приклеила скотчем в углу зеркала.

На ней запечатлены я, мама и Шон. Со свежими, открытыми лицами. Она была сделана на мой шестнадцатый день рождения. На ней мы все выглядели счастливыми: потоки жизненной энергии тогда хлестали из меня и моих близких, точно кровь из открытой раны.

На мне надето мое любимое белое платье в цветочек. Накрученные на крупной плойке каштановые волосы водопадом обрамляют счастливое лицо. Я выгляжу искренней и хорошенькой, очень похожей на маму.

Заметив наше поразительное сходство на этом снимке, я была ужасно горда собой.

Она обнимает меня за талию одной рукой, а второй гладит по голове улыбающегося Шона: в тот год у него выпадали молочные зубки, а двое верхних передних выпали как раз на мой день рождения, поэтому с зияющими дырками на их месте, выглядел он забавно.

Смогу ли я когда-нибудь снова ощутить, как свежая энергия течет в моих венах жидким огнем?

Мой взгляд спустился чуть ниже, и я принялась любоваться второй фотографией. Эта была еще одной моей любимой: на ней мне четырнадцать, но я похожа на маленькую девочку с ободранными коленками, которые, заживая, засохли корками. Мы в парке. Я обнимаю маму и радостно улыбаюсь, а ее рука покоится на моей голове.

Теперь, когда мама умерла, мир вокруг потускнел, а с меня слетели розовые очки, осколки стекол которых угодили мне прямо в глаза.

В тот день, в тот самый последний день, она выглядела спокойной. Уверена, я более чем уверена, мама знала, что ее дни сочтены.

Перед тем, как навсегда закрыть глаза, она устало улыбалась. Ей все еще хватало на это сил. Она была сильной женщиной. Самой сильной из всех, кого я когда-либо встречала. За время ее болезни, я ни разу не застала ее плачущей.

Однажды ее глаза покраснели, но причиной были вовсе не боли, которые мама испытывала. Она просто не хотела принимать, что оставляет нас с братом в этом жестоком мире. Это и заставило ее пролить слезы.

Когда ее сердце остановилось, дома была только я.

Я была с ней до последнего вздоха. До самого конца держала ее за руку. Рыдала, вытирая слезы свободной рукой, моля Бога о ее чудесном исцелении.

Но Господь не внял моим молитвам.

Мама смотрела на меня и улыбалась.

«Я счастлива, что ты моя дочь,» – это были ее последние слова.

Я глушила рвущиеся из груди рыдания, лежа рядом с ее телом на холодном полу.

«Ты самый настоящий кладезь идиотских идей,» – однажды пошутила Николетт, моя лучшая мертвая подруга.

И, действительно, самостоятельно донести тело мамы до ванной, чтобы вымыть, было глупой идеей, и дело было не в весе, – мама была стройной и легкой, а заболев, исхудала совсем. Я просто не могла спокойно находиться рядом с ее телом: на полпути к ванной комнате я рухнула на пол вместе с ней и, почувствовав, как в животе что-то мучительно сжалось, подтянула колени к подбородку и продолжила лить слезы.

Когда папа и Шон вернулись домой, то обнаружили меня скорчившейся на полу. Я тогда совсем заледенела и выглядела ничуть не лучше мамы, отчего папа с братом испугались, что я тоже умерла.

Это снилось мне каждую ночь. Каждую ночь я переживала это снова и снова. Мой самый жуткий страх вытряхивал меня из сна, и я кричала. Мои пронзительные визги эхом отдавались по всей квартире и выходили даже за ее пределы каждую ночь, когда холодный ужас накрывал меня с головой и с безжалостной неспешностью душил.

Меня трясло, я судорожно хваталась за белоснежные простыни, едва не захлебывалась в собственных слезах, а мама не могла подойти ко мне и обнять. Первые дни ее место занимал папа. Это было единственное время, когда он удостаивал меня объятиями и успокаивал, но и оно быстро прошло. Уже через неделю папе это, видимо, наскучило. Он назвал меня слабой.

И тогда, каждый раз, когда я кричала, на мой зов приходил малыш Шон и изо всех сил старался убедить меня, свою старшую сестру, что все в порядке.

Шло время, и кошмары стали прекращаться. Теперь они снились не так часто, но все же снились. В остальные ночи, свободные от леденящего страха, я видела другие ужасы: зомби, гибель семьи и друзей.

Сможет ли моя душа исцелиться со временем? Восстановится ли она? Засну ли я спокойно хоть раз? Доживу ли до того знаменательного дня, когда человечество одержит над Капсулой верх?

Я бросила рюкзак на пол. На этом самом месте когда-то стояла моя любимая китайская ваза, которую мама подарила на мой день рождения два года назад. Такие дорого стоят и отлично дополняют интерьер. Однако, в день смерти мамы, ваза разбилась вместе с моим сердцем, потому что я запустила ею в стену.

А потом еще час просидела над ее осколками, оплакивая еще и вазу.

В приступе я часто разрушала что-то очень важное, потому что не до конца контролировала себя.

Стоило мне услышать звук, с которым осколки вазы посыпались на пол, как я сразу осознала свою ошибку и успокоилась. Однако, на смену моему отчаянию, накатила новая волна слез. Эта ваза действительно была очень дорога мне и моему сердцу. Она напоминала о маме. Но, разбитая, она уже напоминала мою душу.

Моя комната была яркой и уютной. Самая настоящая комната девочки-подростка. Над столом на белой стене висели вырезки фотографий моих кумиров из журналов, в шкафу лежала куча книг, почти всегда играла любимая музыка. Кроме того, сразу можно было понять, чем эта самая девочка увлекалась: на стенах висели мои рисунки, в углу стоял деревянный мольберт, в ящиках, в беспорядке лежала гуашь, пастель, акварель, уголь.

Когда мама умерла, я сорвала все плакаты и выбросила приятные безделушки, которые придавали комнате насыщенность и поднимали мне настроение. Я едва подавила желание смять свои рисунки. Меня остановил только мамин голос в голове: «мне нравятся эти картины». Я вспомнила, как озарилось ее лицо, когда она впервые увидела каждую из них, вспомнила, с каким восторгом и гордостью за свою дочь она их разглядывала, а после бегала по магазинам в поисках красивых рамок для них.