Александра Нюренберг - Планета Навь

– Да… да. – Обескураженно ответила Нин.

– Прикажи прислать мне парного молока. В самой чистой таре. И завтра пусть пришлют. И каждый день. И побольше.

– Побольше молока?

– И подгузники.

– Что?

– Ну, ну. Памперсы, ну, штанишки для детей, куда можно вволю прудить и…

– Я поняла, – поспешно прервала его Нин. – Это такое новое развлечение? Или тебя угостили чашечкой медицинского спирту?

Хороший Энки пропустил злые слова мимо ушей. Плохой Энки записал в сердце воспоминание о том, как звучал голос Нин в эту минуту.

Вместо дальнейших бесплодных попыток найти общий язык, он расстегнул куртку, потом принялся дёргать верхнюю пуговицу рубашки. Нин почувствовала, как её охватывает раздражение. Она не знала, как себя вести. Вдобавок Энки, расстёгивающий рубашку, это не то зрелище, которое разум хочет прервать. Нин решила выйти из Мегамира и подняла руку, чтобы начертить знак.

И вот тут Энки вытащил из-под своих одёжек нечто такое, от чего у Нин рука повисла как у феи, раздумавшей превращать его в лягушку. В полутьме Энки видел, что у неё глупо приоткрылись губы, зубы заблестели, что глаза у неё такие, как в детстве, когда начиналась заставка к детской девятичасовой передаче.

Она сказала:

– Абу-Решит.

И ничего не добавила.

Малыш в его руке, недовольный тем, что его вытащили из гнезда, захныкал. Чёрная гривка встала дыбком. Энки, в растерзанной рубашке, шумно расцеловал его в сморщившийся нос, в необыкновенно нежную пушистую макушку, и куда ни попадя. Снова упрятал его, разгневанного и светящегося, и сказал, вытаскивая золотой волосок изо рта:

– Ну, признай, что это самый красивый младенец во всех мирах.

– Согласна. – Услышал он.

– Как ты думаешь, его можно прикармливать консервами?

Малыш завертелся под одеждой, пытаясь приспособить фрагмент Энки для лежания максимально комфортно, и Энки поспешно сказал:

– Отключаюсь. Так ты пришлёшь штаны?

Нин, заворожённо смотревшая, как шевелится куртка Энки с высунувшимся золотым хвостом, опомнилась и привстала, испортив паспортный формат:

– Погоди! Не стоит пичкать его, чем попало. Это может быть опасно. Приходи с ним завтра, нужно сделать анализы.

Но Энки уже отключил Мегамир – она увидела его руку и взгляд, обращённый не к ней. Нин успела крикнуть:

– Забери…

Из смыкающегося пространства синергии вылетела книга и упала в ручей. Он выхватил её из воды. На обложке был изображён крошечный нибириец в пелёнках, и название имелось «Уход за новорождёнными», и также год, свидетельствующий, что Энки заполучил первое издание этой знаменитой книги.

Губы её были приоткрыты. Напряжение мысли сопровождало движение руки, помешивающей в котле. Сумрак помещения мешал рассмотреть её лицо, к тому же скрытое густыми прядями волос, огненно-осенних, почти багряных. Источник света – нежная и хрупкая свеча на сундуке – скорее напоминала о беззащитности духа, нежели стремилась выполнить свою прямую обязанность.

Что-то очень пугало. В комнате было что-то страшное. Сундук? С острым акульим гребнем, утвердившийся на земляном полу на четырёх когтистых металлических лапах, он был приоткрыт – в пасть его был вложен топор, дабы вместилище не захлопнулось. На лезвие топора застыли густые, насыщенные всеми оттенками красного, пятна.

Да, сундук был неприятен. Его вид намекал на что-то, будил продлить возникшую мысль… но дело не в нём.

Наконец, она поняла. Кто-то следил за ней. Не женщина, размешивающая варево. Хотя глаза у неё острые – это было понятно по тому, как она прикусила губу белым клыком, по тому, как нацелились её жесткие рыжие ресницы.

Нет, не женщина.

Она рассмотрела и вздрогнула. Из-под лавки в упор на неё смотрел большой чёрный пёс. Два умных суровых глаза. Прямо в упор, в глаза.

К такому трюку художники прибегают безотказно вот уже миллионы лет.

Славная иллюстрация.

Да.

Со вздохом Нин перелистнула страницу, прочитала на следующей под виньеткой в виде скорпиона несколько слов, ещё фразу из середины тесно усеянной текстом страницы и закрыла книгу – провела белыми пальцами по кожаному неровному переплёту.

Десятник-лосяра, мужичина с большой бугристой головой, которую увенчивала непротивная плешь в окаймлении мелко кудрявых, неожиданно нарядных остатков волос, уперев толстый кулак в брюхо, стоял – в небо смотрел.

Небо было ужасно – зной не пожелал даже выбелить его. Это бы ничего. Зной не дошёл до милосердия белизны – властвовал жёлтый цвет и свет был жёлт, тягуч, не сушил, а исторгал липкие вещества из-под кожи. Первая Звезда неистовствовала.

Пейзаж – десятник знал это слово, так как хозяин вечно его, тово – употреблял и завсегда иронично: так вот, пейзаж сей самый не так чтобы радовал глаз. Ежли честно, а дамочек тут нету – растянул бы и двинул сей пейзаж так, чтоб не видать его до самой доски.

Желтизна покрывала ойкумену до горизонта – да и был ли той горизонт? Не шутка ль он? Жар выдавливал на равнине из камня жилы. Блеск давал надежду – то был Его блеск. И я не про Абу-Решита.

То был блеск Золота.

Зной! Надгробиями вывороченная порода покоилась по всему жёлто-красному сгоревшему призрачному плато. Пятиугольные холмы, подвластные силе Кишара, молча сносили удары жары.

Рабочие по тоскливому сигналу плоского круглого била расходились кто по казармам, грудой насыпанным к востоку под куполом звездозащиты, кто на участки. Из-под земли, начинавшей мелко дрожать, скорее ощущался, чем слышался спуск вагончиков.

До белизны выгоревшие чёрные робы с логотипом компании, скидываемые на ходу, рекой перекрыли движущиеся дорожки.

Ещё одна группа в оранжевых комбинезонах под конвоем, вооружённым обычным образом, направилась на запад к спуску в подземное жильё.

Серебряные солнечные батареи меркли под силой света – первая звезда, Солнце властвовала над этим бесконечно замкнутым миром и своих собственных вассалов словно в кулаке сжимала.

Десятник ждал, спокойно стоя башкой в солнце.

– Сила?

Он откликнулся на оклик, шевельнув плечом широким, будто под робой уложены доски. Длинный инженер, молодой, но измученный Солнцем до чёрных кругов под глазами, сошёл с дорожки и оглянулся на садящийся в версте катерок-шатун.

– Да тут какой-то шишмак вроде прибымши. – Ответил на невысказанный вопрос не слишком низким для такого головореза полуторным баритоном десятник.

– Кто?

– Да редактор.

Молодой аннунак на сложное слово не покосился, устало кивнул.

– Сочинение писать будут, вероятно. На тему доблести.

Инженер переложил из-под мышки, окружённой тёмным трудовым знаком, тяжёлый зубодробитель для глухой руды, под другую, такую же, и сделал пальцами клювик. Пооткрывал клювик, безмолвно изобразив устами «ля-ля».