Александра Нюренберг - Планета Навь

Энки считал долгом оповещать внешний мир об изменениях в своём внутреннем мире. Энлиль же полагал, что это совершенно излишне, и многократно, не теряя терпения, объяснял Энки, что внутренний мир Энки, как это ни странно, его ничуточки не интересует. Энки очень удивлялся. И, кстати, был прав. Всё в Энки интересно.

Но командору с его замкнутостью все эти излияния были неприятны. Нин очень хорошо понимала брата. Монастырская жизнь, если имеешь к ней предрасположение, вовсе не в тягость. Умение сосредоточиться на главной и сиюминутной цели, черпая радость даже в преодолении таких пустяковых вещей, как излишняя потребность во сне и приёмах пищи, а также свобода (ну, что-то вроде…), покой и приоритет воли над всем – чем плохо?

Поэтому попытки Энки приобщить Энлиля к своему пониманию свободы и покоя чрезвычайно раздражали Энлиля.

Но что-то случилось. Все стали понимать, что командор меняется. Это ни в коем случае не касалось исполнения им своих обязанностей.

Энлиль встретил девушку.

Нин поняла это раньше других и первая озаботилась тем, чтобы сохранить свою догадку в глубочайшей тайне, в то же время исхитрившись дать намёк командору, что она-то всё знает.

Её поддержка не была бы противна брату. Они так похожи, и догадка эта выразилась бы только в безмолвных взглядах, говорящих – я с тобой. Я поддерживаю тебя во всём, ибо знаю тебя.

Энлиля знали все. Его уважали. Он был немногословен. Он был в высшей степени справедлив. Ему была свойственна непоказная доброта.

И он, по счастью, был одарён наружностью, располагающей с первого взгляда.

Конечно, родители – все трое – поддержали бы любой выбор Энлиля. Они доверяли ему, как никогда не доверяли Энки. Но Энлиль молчал. Уважали и его молчание. Но не все. Нин с ужасом поняла, что Энки догадался. Проницательность его в сердечных делах была сверхъестественная. Так думали почти все. Это даже не было поводом для шуток.

Нин хотела как-нибудь поговорить с Энки наедине и убедить его удержать своё открытие при себе. Но не смогла. Она не стала объяснять себе, почему. Просто отказалась от намерения, всё же надеясь при случае заткнуть этот эридианский неутомимый фонтан.

Стали ходить какие-то несуразные слухи. В них неизменно вылезало слово – «возмущение» и возникал персонаж – мать девушки, которая это «возмущение» выражала. Нин ничего не могла понять.

Сомнений в брате у неё не было, и быть не могло в силу названных причин. Порядочность его, чрезмерно серьёзное отношение ко всему – бесспорны.

Что касается тех глубин, которые назывались «неизвестный Энлиль», то Нин, конечно, не разрешала себе размышлений на эту тему. Её собственная деликатность и стыдливость не позволили бы ей даже мысленно нарушить чужое уединение.

Если судить по тому, что на виду – этот неизвестный командор должен быть чудесным…

Нин покраснела, поймав себя на вторжении. И решила выбросить всё, о чём она могла догадаться, из ума напрочь.

И девушку тоже. Имя которой было ей известно.

…Но чем – скажите, Бога ради – чем можно возмущаться в Энлиле? Золотом волос, что ли? Слишком нежной кожей? Абсолютным мужеством? Верностью долгу? Добротой, которая известна тем, кто знает его хоть один час?

После лаборатории с её неприятными чудесами Энлиль увёл десятника и хорошенечко расспросил.

– Хорошо ли работают.

– Каковы выработки.

– Дисциплина-настроения.

– Ну и… Общий дух, так сказать. – (Это уже вставилась физиономия умного Энки). Ну, да – в общих черточках. – Прибавил хозяин, преспокойно глядя на них, недовольных тем, что их, таких умных, прервали.

Потом с Энки по дороге командор продолжал задавать неинтересные и занудные вопросы. Мимо проехал в буйке с безумным лицом незнакомый в пиджаке, и десятник вскинулся, засуетился. И тот встрепенулся, увидел что-то родное и понятное. Испросившись сумбурно у Энки – на Энлиля даже не взглянув – десятник покинул их.

Энки и Нин, – она шла тихонечко, пытаясь уловить момент, когда ей надо будет вмешаться, – проводили взглядами этот неожиданный интим и переглянулись.

Ссора, как водится в семье Ану, тикала, как нехороший ящик под кроватью, и цифры сменялись неуклонно, несмотря на попытки Нин разминировать ситуацию. Заведомо неблагодарная задача, когда оба брата твёрдо решили проявить взаимное благородство.

– Они не преступники, Энлиль. Они жутко устали. Изработались. И условия, действительно, против всех правил. Лажа, а не условия. Натурально, они выиграют дело.

Энлиль мирно сказал:

– Всё будет в порядке, братишка. Я охотно сделаю грязную работу. Отряд сейчас будет, и всё сделается.

Энки вдрызг разобиделся, сразу и надолго. Нин с тревогой и грустью заметила – брат побледнел до желтизны, короткий нос вздёрнулся, но это было не смешно – природная свирепость семьи Ану дала о себе знать в раздутых ноздрях и сдвинутых бровях. В углах рта прорезались складки, челюсть выдвинулась, как заедавший ящик стола.

– Я тебе покажу грязную работу. – Так же мирно, как брат, сказал он и сжал кулаки, сбитые и изрезанные на костяшках. – Чёртов чистоплюй, офицерчик. Я тебе сейчас устрою. Грязную работу он сделает. А я вишь ты, в шашки играю. Спички тута жгу. Ты, слабак, подкаблучник. Штаны научись держать, трепло.

Энлиль до этого слушал спокойно – до того спокойно, что Нин даже покачала головой в старомодном жесте укора. Так нельзя себя вести с Энки. Зачем Энлиль, такой воспитанный, сдержанный и деликатный, подводит вспыльчивого, как болотный бык, брата к роковой черте, за которой будут сказаны нехорошие, надолго остающиеся в памяти слова?

Но Энки в яростном порыве оскорбить как можно сильнее, нажал нужную клавишу.

Энлиль и сейчас не вышел из себя и не потерял лицо. Сказалась военная дисциплина. В отличку от брата склонный краснеть от гнева, он опустил на мгновение потемневшие до синевы глаза. Потом тихо сказал, не поднимая глаз:

– Ты ведёшь себя, как лавочник, братишка.

Энки взвыл от переполняющих его чувств. Воздел и потряс сильными руками в закатанных выше локтя скомканных рукавах. Нин увидела многочисленные шрамы и ожоги на этих руках.

– Ваше такое-то высочество. – Проворковал он, как птенец плотоядного ящера. – Куда нам с нашими нечистыми кровями.

– Абу-Решит… – Пробормотал Энлиль, кажется уже пожалевший, что сдвинул лавину под названием «Энки».

– Чавось? Я – простой парень, дружище, и мои уши забило прахом Эриду до самого мозга.

– Началось…

– Нишкни, блондинчик.

– Энки. – Еле слышно и с мольбой пробормотала Нин.

Брат мельком глянул на неё. Рыжие вихры дыбились вокруг головы, как будто природный огонь Энки вырвался наружу.

Энлиль внезапно преодолел себя и понял, что дело зашло далеко.