Сен Весто - ОТРАЖЕННЫЕ СУМЕРКИ. САГИ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей

Он бросил что-то в котелок, помешал снова и снял с костра пару веток, делая жар слабее.

– Мне как-то рассказали одну историю. Даже не историю – просто кто-то развлекался от хорошего настроения. Если представить себе Мироздание одним большим Пеликаном, то все, что мы в нем видим, все, что мы в принципе могли бы в нем увидеть, было бы для него как наручные часы. Я тогда не понял, причем тут пеликан.

Волк прикрыл котелок большой тарелкой и стал внимательно и аккуратно засучивать рукава.

– Кто-то давно заметил однажды, что глаз видит лишь то, к чему готов разум, – сказал он. Собеседник внимательно слушал. – Буквально. Хороший вопрос: как много тогда того, к чему разум не готов абсолютно – попросту в силу границ своей конструкции. Другими словами, все зависит не от того, каким мы видим, а каким мы хотим видеть. Больше того: все целиком – в зависимости от нас с вами. Говорят, без нас нет ничего.

Волк взял пучок зелени, аккуратно уложил на деревянную доску и стал профессиональными легкими движениями делать из нее украшение вечера. Было видно, что занимался он этим давно и ему нравилось то, что у него получалось лучше всего.

– …Всё, что мы делаем, всё, что мы пытаемся делать, измерить, изучить, нарезать, понять, навязывая ему свои границы и свои ценности, нужны ему как пеликану часы.

Но вся суть в том, без них он нужен нам столько же, сколько мы ему.

Котелок недовольно зашипел, проливаясь, и Волк сдвинул крышку, давая ему отдышаться.

– Мы всю жизнь соизмеряем свое существование с вечностью, охотимся за вечностью, нам мало ее измерить – нам просто необходимо соотнести и сопоставить ее с собой, со своими босыми пятками ребенка на мокром песке. Если мы что-то и делаем хорошее, то обязательно именем ее, хотя пределы нашей компетенции исчерпываются вот это зеленой лужайкой и вот этим ужином.

Он скупым движением показал, как их компетенции должно быть немного.

– И тем не менее. – Он смотрел теплыми глазами лектора, который может ответить даже на большее количество вопросов, чем сумеет поднять его аудитория. – Это слишком похоже на правду, чтобы быть философией. Не стоит принижать наши с вами возможности как живых очевидцев этого мира. Покой – такой же необходимый компонент хорошего ужина, как свежая зелень и талант художника. При нашей беспокойной жизни никто не знает этого лучше.

В теории информации есть одна гипотеза. По ней, если два независимых объекта одновременно совершают невозможное, – «события с низкой вероятностью», так это называется, – то лимит невозможности в Мироздании тем самым истощается до такой степени, что на протяжении последующего времени – что-то в районе ближайших нескольких биллионов лет – за благополучие Вселенной можно особо не беспокоиться: с ней не случится ничего непредсказуемого.

Почерпнув ложкой с котелка, он осторожно попробовал. По его взгляду было видно, как он приятно удивлен.

– Так что в известном смысле теперь Вселенная может спать спокойно. А мы – спокойно уделить время этому ужину. Чтобы оценить достоинства ужина, можно позволить Вселенной пару чудес: он стоит того.

Быстрый Хорек улыбнулся.

– Ну не знаю. Я люблю делать невозможное.

Волк улыбнулся тоже и пошел накрывать на стол.

______________________

ПРОЛЕГОМЕНЫ ЭВОЛЮЦИИ

сага о бойцовой рыбке

Нет во Вселенной ничего более безвредного, чем здравый смысл. Но будь у эволюции ложка здравого смысла, они бы погибли обе.

– Гарпии, летящие над утром

1

˜Oднажды в далеком-предалеком звездном скоплении жила-была бойцовая рыбка. Звали ее разными именами и названиями, иностранными, скучными, научными и непонятными, некоторые звали ее даже хаплохромисом многоцветным – за тонкость вкуса и чистоту красок, но звать так ее решались немногие, а все звали только бойцовой рыбкой, даже кто ее никогда не видел, а только слышал: просто так было короче. Все было у нее хорошо и все было как у людей и не было только одного: трудностей, которые нужно преодолевать. «Вот, – расстраивалась рыбка, – все люди как люди, что-то там все время преодолевают, какие-нибудь барьеры и неприятности – только у меня все не как у всех». Так сидела она, задумчиво глядя на соседние стайки рыбок и как медленно двигаются по тонкому белому песку дна солнечные блики, и так проходили один день за другим и один год за следующим.

Но однажды в пределах лазурных территорий актиний и кораллов, прямо над любимой норкой хаплохромиса, медленно изгибаясь и не спеша, прошла большая темная тень, не то акула, не то даже вовсе касатка, – как неторопливый провозвестник вечного возращения и напоминания о том, что где-то есть и другой мир, и он не так уж отсюда далеко.

«Ни хрена себе, – флегматично подумала бойцовая рыбка, задрав голову наблюдая за передвижениями тени у себя над головой. – Я тоже такое хочу. Как к себе домой…»

На самом деле у хаплохромиса тоже имелись в жизни свои проблемы, и они часто становились проблемами окружающих. Дело в том, что, как принято было считать, коралловые рыбки были разноцветными не просто так, а с научным смыслом, чтобы видно было далеко и хорошо – чтобы другие особи своего вида, случайно проплывавшие неподалеку, понимали: вот здесь начинается одна территория, а вот там начинается другая. Считалось даже, что территориальные окраски коралловых рыбок вывешивались только для своих: другие представители могли их во внимание не принимать вовсе. Что они и делали. И совершенно напрасно.

Еще говорили, что с точки зрения сосуществования видов те самые представители как бы должны были интересовать рыбку не больше, чем, скажем, камушки на белом песке или пустые ракушки. Но имея о сравнительной этологии лишь достаточно поверхностное и общее представление, бойцовая рыбка ничего об этом законе не знала и делала что хотела, чем и объяснялись те трудности, которые она создавала другим, осложняя жизнь себе и немногочисленным соседям. В спину ее звали норкой, у которой не все дома. Впрочем, Хаплохромиса это тоже трогало мало.

В общем, окружающий его норку мир положительно был не в его вкусе. Сказать иначе, он ему не нравился, включая вкус того, кто всем этим до него занимался. И тогда он решил поменять все на что-то другое – убрать, как убирают не очень удачный эскиз, и нарисовать все заново, вместе с норкой, лагуной и остальным мирозданием – поменять на что-нибудь, что будет радовать глаз больше. Сколько себя коралловая лагуна помнила, Хаплохромис всегда считал себя экспертом по части вкуса в эстетике, и это для окружающего мира тоже служило постоянным поводом для беспокойства.