Юрий Брайдер - Гвоздь в башке

— А много до недавнего времени мы знали об истинной подоплеке убийства Кирова или о покушении на Брежнева? — возразил Котяра. — Политика, ничего не поделаешь! Тем более случай неясный. Одна-единственная стрела. Никому вреда не причинила. Могла прилететь откуда угодно. Сам ведь говорил, что фейерверк был грандиозный. Мало ли какие ерундовины с неба падали. Станет твой Татищев такую мелочь регистрировать. У него самого небось рыльце в пушку было.

— Не без этого. Татищев состоял в активных организаторах так называемого заговора Волынского, непосредственно направленного против немецкого засилья, а косвенно — против Анны Иоанновны.

— Так заговор все же существовал? — вмешался я.

— Существовал, — подтвердил Мордасов. — И замешаны в нем были весьма влиятельные особы. Тот же Волынский, к примеру, исполнял должность камер-министра. Это по нынешним понятиям вроде как глава президентской администрации. Саймонов был обер-прокурором сената. Граф Мусин-Пушкин — президентом Коммерц-коллегии. Ну и так далее… Кстати, я хотел бы уточнить кое-какие детали, касающиеся девицы, вдохновлявшей заговорщиков своими ласками. Носик у нее был вот такой? — он пальцем приподнял кончик своего довольно внушительного хрящеватого шнобеля.

— Ну не такой, конечно, — я едва не рассмеялся. — Но, в общем-то, курносый.

— Ваше описание весьма смахивает на портрет цесаревны Елизаветы, любимой дочери Петра Великого, в то время находившейся в опале. О замыслах Волынского она, безусловно, знала. Недаром ведь ее лейб-медик проходил обвиняемым по этому делу. Многие историки, в том числе и большой знаток той эпохи

Корсаков, считали, что Елизавета была не только знаменем, но и душой заговора. А заодно, так сказать, и телом, — даже скабрезности, произнесенные устами Мордасова, почему-то не резали слух.

— Стала бы дочь Петра ложиться под какого-то там гвардейского сержанта! — засомневался Котяра. — Мало ли у нее было на такой случай дворовых девок.

— Не скажите! — Мордасов подмигнул мне одним глазом. — Зачем же уступать дворовой девке лакомый кусок. Елизавета была большая охотница до молодых гвардейцев и даже не считала нужным скрывать это. Например, широко известны ее амуры с сержантом Семеновского полка Шубиным.

— Враки! — возмутился я. — Не было у нее ничего с Шубиным! Это прихвостни курляндские всякие небылицы плели, чтобы цесаревну опорочить.

— Скажите, пожалуйста, а откуда это вам известно? — немедленно отреагировал Мордасов. — Тоже из сна?

— Нет, — я слегка растерялся. — Известно, и все… Видели бы вы этого Шубина! У него из носа все время сопли висели, даром что ростом с коломенскую версту вымахал.

— Следовательно, вы лично Шубина видели?

— Я? Нет… А впрочем… Как будто бы и видел… — ощущение было такое, что я запутался в трех соснах.

— Скорее всего Шубина видел герой вашего сна Василий Лодырев, — пришел мне на помощь Мордасов. — И его нелестные впечатления каким-то образом передались вам.

— Может быть… — пробормотал я.

— Скажите, а как во времена Анны Иоанновны было принято обращаться, ну, скажем, к прапорщику?

— Знамо дело, «ваше благородие», — я даже подивился наивности его вопроса.

— А к полковнику?

— Ежели к гвардейскому, то «ваше превосходительство». Наши-то полковники чином к армейскому генерал-майору приравнивались… А почему вы спрашиваете?

— Вы разве не догадываетесь? — Мордасов опять переглянулся с Котярой. — Чтобы вникнуть в подобные тонкости, нашему современнику нужно быть знатоком соответствующей исторической эпохи. Скажите, вы когда-нибудь изучали правила титулования воинских, статских, придворных и иных чинов, принятые в середине восемнадцатого века?

— Нет, — я пожал правым плечом.

— Тогда остается предположить, что вы пользуетесь памятью Василия Лодырева, который в этих вопросах ориентировался столь же свободно, как мы с вами, скажем, в марках сигарет… Что такое «явка с повинной»? — огорошил он меня очередным вопросом. — Отвечайте быстро!

— Добровольное личное обращение лица, совершившего преступление, с заявлением о нем в органы дознания, следствия или прокуратуры с целью передать себя в руки правосудия, — выпалил я.

— Какова начальная скорость полета пули, выпущенной из пистолета Макарова?

— Триста пятнадцать метров в секунду!

— Масса патрона?

— Десять граммов.

— Количество нарезов в стволе?

— Четыре.

— Вы когда-нибудь стреляли из пистолета?

— Нет!

— Держали его в руках?

— Тоже нет!

— Юридическую литературу почитываете?

— Не приходилось.

— Тогда считайте, что вам посылает привет участковый инспектор Бурдейко, о котором мне рассказывал ваш врач, — он кивнул в сторону Котяры. — Сколько до войны стоило сливочное масло?

— Восемнадцать рублей фунт, — не задумываясь, ответил я. — Это если на рынке найдешь. А в потребиловке масло отродясь не водилось.

— Сколько в колхозе полагалось на трудодень?

— Кукиш с маком полагался! Палочку для учета ставили.

— А это спустя полвека подает голос Антонида Мороз. Вот так-то! — Мордасов опять подмигнул мне, но на сей раз это вышло у него как-то очень грустно.

— Вы хотите сказать… — Я переводил растерянный взгляд с одного профессора на другого.

Именно! — Котяра энергично тряхнул бумажкой, которую все еще сжимал в руке. — Именно это мы и хотим сказать. Все эти люди давным-давно умерли, но каким-то непостижимым образом часть их памяти, а может, и личности, переместилась в ваше сознание. Вы не сны видели! Вы вселялись в души ваших предков! Вы не только сын участкового Бурдейко и внук уголовницы Мороз, но еще и отпрыск императорской фамилии, поскольку в ваших предках числится незаконнорожденное чадо Елизаветы Петровны, истинное количество которых до сих пор неизвестно. Весьма вероятно, что в следующий раз вы побываете в шкуре монгольского нукера или новгородского ушкуйника, а впоследствии доберетесь до самых ранних колен рода человеческого. В этом смысле вам, наверное, доступно все! Вы скиталец в ментальном пространстве!

Надо признать, что профессор Котяра умел производить впечатление на собеседников. Причем впечатление шоковое (не путать с шокирующим!).

То, что пережил я, можно сравнить с ощущениями малого ребенка, которому нерадивый братец рассказывает перед сном сказку — сначала долго и уныло канючит: «В черном-пречерном лесу стоял черный-пречерный дом, в черном-пречерном дому стоял черный-пречерный стол, на черном-пречерном столе стоял черный-пречерный гроб…», а потом дико орет, прямо в ухо: «А в черном-пречерном гробу лежишь ты, засранец!»

Короче говоря, в плане эмоциональном Котяра меня крепко встряхнул. Если слухи о том, что психов лечат электрическим током, имеют под собой реальное основание, то он сэкономил для своей клиники не меньше сотни киловатт.