Яна Дубинянская - Гаугразский пленник

Над головой чужого — у самых волос! — прошелестела летучая мышь.

Вот тут Мильям и вскочила, отпрянув и взмахнув руками, — незакупоренный кувшин ударил россыпью темных брызг по струнам натянутых на рамку нитей будущего покрывала. Чужой человек шагнул вперед, обеими руками взялся за изгородь и усмехнулся — Мильям приготовилась закричать, и в этот момент чья-то плотная, как восковая пробка, рука намертво запечатала ей губы.

В тишине совсем близко заржал конь. Тот, кто был сзади, рванул Мильям на себя и поволок, словно вязанку хвороста, — песок и щебень подворка в одно мгновение содрали кожу на щиколотках и пальцах ног. Видимый мир вздернулся вверх, к седым клочьям облаков, и на мгновение она отчетливо увидела в просвете между ними круглое основание луны, касающееся яйцеголовой вершины Седу…

В лицо ткнулся теплый конский бок, пахнущий едким потом. Мир ухнул вниз и перевернулся вверх ногами. Перевернутый чужой человек обернулся от седла, перебросил через изгородь трескучий комок оранжевого огня — и ударил по шпорам.

Удаляющееся селение начало просыпаться — лаем собак и блеяньем овец, хлопаньем пологов и оконниц. Послышались крики — Мильям показалось, что она узнала голоса Хаса и юных близнецов, Нузмета и Асалана, — затем стрельба, беспорядочный свист пуль… Ее тело подпрыгивало на конском крупе, к голове прилила кровь, сознание замутилось. Летучие мыши метались как сумасшедшие, перечерчивая темноту диким узором шелестящих крыльев.

Их было трое — двое мужчин и мальчик. Мужчины, похоже, возвращались с границы. Иногда они переговаривались между собой, но Мильям не понимала ни единого слова из их быстрого гортанного языка.

Чужой человек — тот, что стоял ночью у изгороди, — вез ее на своем коне, теперь уже в седле, стянув ей запястья кожаным ремешком и прижимая к себе твердой и горячей, как плоский камень в очаге, ладонью. Ему, узкоглазому, Мильям, видимо, и предназначалась в жены. Второй, седой и сплошь изрезанный шрамами, был скорее слугой, а мальчик, наверное, ждал их на середине пути со свежими конями…

С утра над горами еще нависали тяжелые тучи, но теперь они совершенно рассеялись, и солнце ярко палило с перекаленного неба, споря с прохладным осенним ветерком. Неподвижной точкой висел над левым отрогом приближающейся Кур-Байги горный гриф. Очертания вершин постепенно становились другими, и Мильям уже не была уверена, что каменистая дорога, по которой поднимались их лошади, ведет именно на Кур-Байгу…

Седой что-то коротко сказал, показывая наискось, вперед и вверх; мальчик засмеялся. Узкоглазый прикрикнул на них, сильнее прижав к себе Мильям, так что больно впилась в кожу застежка серебряного пояса.

Похититель. Разбойник. Муж.

Так иногда поступают чужеземцы; ей приходилось слышать рассказы о таких случаях, происходивших, правда, всегда в каком-то другом, соседнем селении. Взять по дороге с границы жену в далеких краях — просто взять, не спрашивая, не оставаясь на свадебный пир и не присылая жениховых даров… Те, кто решается на такое, навлекают на себя гнев Могучего, предаются Его Врагу, обрекают себя на вечные скитания по мрачным чертогам — вместо веселого пира убитых воинов… неужели эти трое надеются никогда не погибнуть в бою? Или думают о краткой земной жизни больше, чем о вечной?…

Их лошади поднимались все выше в горы, дорога сужалась, превращаясь в узкую тропу вдоль ступенчатой осыпи. Маленький отряд вытянулся в цепочку: впереди ехал седой, за ним мальчик, а узкоглазый с Мильям позади — желтоватая пыль из-под копыт двух передних лошадей оседала на связанных руках, скрипела на зубах, не давала дышать. Конь под узкоглазым споткнулся; Мильям потеряла равновесие, ткнулась носом в жесткую гриву. Похититель выругался, с оттяжкой ударил животное рукоятью плети, направляя на тропу. Несколько мелких камешков с дробным стуком покатились вниз.

С другой стороны над тропой нависала сплошная горная стена — она то едва ли не падала на всадников, накрывая их густой тенью, то опрокидывалась вбок, становясь солнечным склоном, порой из нее выступали причудливые скалы и гроздья камней, иногда ныряли вглубь черные дыры пещер. В трещинах росла пучками жухлая трава, а по отвесным уступам носились туда-сюда маленькие ящерки, цепляясь за камень широкими веерами пальцев.

Мальчик обернулся и что-то спросил, показывая на солнце; узкоглазый ответил коротко, отрицательно. Седой повторил свой указательный жест: вперед и вверх. Договариваются насчет привала? — с надеждой предположила Мильям. Ее непокрытые черные волосы, казалось, впитывали в себя солнечные лучи, как виноградная лоза впитывает воду в летнюю засуху, и невидимый обруч все туже закручивался на голове. Она попыталась проследить за направлением руки седого — но там, впереди, солнце и скалы колебались, смешивались в неясную мельтешащую рябь…

Вздрогнула: на голову легла тяжелая ладонь. Прохладная… Мильям помимо воли захотелось, чтобы он подольше не убирал руку. Узкоглазый что-то пробормотал сквозь зубы, затем то же самое — но повелительно, в голос. Взялся за повод, дал стремена коню. А потом, на мгновение опять отпустив узду, подцепил край накидки Мильям и накинул ткань на ее перегретую голову, а заодно и на лицо…

Некоторое — долгое — время она ничего не видела, кроме качающихся теней.

Затем они остановились.

Похитители начали разговор — отрывистый, деловой. Узкоглазый спрыгнул на землю, и в спину резким холодом ударил ветер. Мильям по-прежнему ничего не могла видеть, кроме собственных связанных рук и узкой полоски лошадиной спины под колеблющимся краем накидки и еще далеко внизу — маленький пятачок топтаной травы. Но вдруг накатило странное чувство огромного пустого пространства, зияющей пропасти со всех сторон. Конь переступил с ноги на ногу, и Мильям в ужасе сдавила ногами его бока, попыталась вцепиться пальцами в спутанную гриву…

Ветер свистел в ушах, одежда облепляла тело и хлопала надутыми складками. До Мильям доносились обрывки слов, треск ломаемого хвороста, звук льющейся жидкости… Казалось, те трое забыли о ней. А она — боялась шевельнуться.

Ее накидка развевалась, с каждым порывом ветра поднимаясь все выше — и вдруг сорвалась, будто спугнутая с гнезда птица, залопотала крыльями и унеслась прочь.

Мильям зажмурилась.

Прошло длинное мгновение. Затем сквозь приоткрытые ресницы она увидела небо. Яркое, сияющее небо со всех сторон. Громадное, не замкнутое в ожерелье горных вершин. А внизу…

Она смотрела, забывая о страхе, все шире раскрывая изумленные глаза. Скалы и зелень, золото и багрянец, солнечные склоны и лиловые расщелины, кудрявые острова лесов и красные ряды виноградников, голубой изгиб реки и серебряные нити ручьев. Селения, похожие на сбившиеся в кучку маленькие стада коз и овец, и стада, словно огромные селения…