Брайан Олдисс - Освобожденный Франкенштейн

В небе бурлили тучи, затеняя путаницу созвездий и обильно одаряя землю снегом. Сияние города (буду так его называть, поскольку на протяжении истории человечества города принимали самые разные формы) отражалось от туч.

Все, казалось, посветлело. Еще немного, и можно было бы решить, что город дал прибежище нескольким действующим вулканам. Над крепостной стеной пролетали вспышки, из конца в конец рассыпая букеты многоцветного пламени.

Еще заметнее стали лучи прожекторов. Все наводило на мысль, что в городе праздновалось какое-то событие. По мере приближения я заметил, что громаду крепостной стены там и сям прорезали ворота. Увидел я и находившиеся внутри стен башни, мерцающие вспышки пламени их не освещали, а скорее затемняли.

Трудно было оценить их размеры. Я подозревал, что постройки эти циклопичны.

И уж что точно, были они весьма внушительны, но неуместное видение этих построек столь тесно смыкалось с небесными видениями, что я с трудом мог разобраться, успокоением или дурными предчувствиями наполняет меня это зрелище.

Лошади, встряхнув головами, заржали. Я пошел осторожнее, ибо мы приближались к нунатаку и я боялся засады. Я положил руку в толстой перчатке на пулемет.

К этому времени я уже оценил, что передвигались мы по толстому льду.

Его осколки, обломки сланца, камни окаймляли нунатак, словно каменистая прибрежная гряда. Вполне возможно, что эта невысокая, вся в промоинах дюна метила вершину когда-то гордо возвышавшейся над окрестностью горы, ныне почти всем своим телом ушедшей под ледяное покрывало. Укрывшись за этой дюной, стояли вереницей четыре лошади, взнузданные и стреноженные. Добыча моя здесь их оставила и, должно быть, отправилась дальше пешком.

Нигде не было видно никаких признаков двух монстров.

Я сгрузил с лошадки свой пулемет и перенес его на вершину нунатака, прикрыв там от падающего снега брезентовыми вьюками. Чтобы хоть как-то защититься от холода, я, перед тем как залечь за пулемет, залез в свой спальный мешок. Затем припал к оптическому прицелу, пытаясь обнаружить следы своей добычи.

И они не заставили себя ждать! Их фигуры трудно было разглядеть на фоне огромной темной стены позади них. Но робкий красный свет выхватил из темноты их силуэты, когда луна — в виде тонкого полумесяца — впервые показалась на небе. Они уже добрались до города и собирались войти в него.

Во мне росло, леденя душу, новое подозрение. У меня не было никаких гарантий, что этот город возвели человеческие руки. К какому человеческому городу могли бы так смело и свободно приблизиться эти изгои? Этот город окажет им гостеприимство — быть может, именно их он и приветствует неуемным разгулом света. Это достойный их город, город, построенный их собратьями, город, в котором живет их племя. Будущее вполне может быть за ними, а не за нами.

Догадки. Подтверждение или опровержение должно последовать позже.

Я вставил в пулемет магазин. Высветился код, оказалось, что каждая пятая пуля была трассирующей. Отворялись врата далекого города. Свет, выплеснувшись из-за них, выхватил две огромные фигуры. Я открыл огонь, когда они шагнули внутрь города.

Сверкающая линия огня прочертила разделяющее нас пространство. Я увидел, как цели достигли первые пули, и продолжал стрелять, крепко стиснув зубы, прижавшись глазом к прицелу. Одна из фигур — женская — словно вспыхнула. Она закружилась на месте. В гневе вскинула руки. Ее настигали все новые трассирующие пули. Казалось, что, падая, она развалилась на части.

Он — я попал и в него! Но он бросился в сторону, нырнул из света во мглу, лишив меня отличной мишени — своего силуэта. Я потерял его из виду.

Потом вновь нашарил прицелом. Он приближался! Выжимая из себя всю свою немыслимую, чудовищную скорость, он мчался через ледяную пустошь прямо на меня, работая руками и ногами с невероятной для любого смертного скоростью.

На шлеме его лица промелькнула жестокая усмешка, пока я судорожно разворачивал ствол, чтобы лучше прицелиться. Что-то заело.

Выругавшись, я взглянул вниз. Я защемил кромку своего спального мешка.

Выдернуть его было делом полусекунды, но за это время он почти добрался до меня.

Не знаю, как мне это удалось, но я подхватил пулемет и выстрелил с бедра. Трассирующая пуля попала в него, когда он ринулся вверх по склону. На груди у него вспыхнуло пламя. Оглушительный рев ярости вырвался изо рта. Он повалился назад, разрывая на себе пылающую одежду.

Отдача всего одной разрывной трассирующей пули чуть не разорвала мое тело пополам. Выпустив пулемет, я, шатаясь, повалился на колени.

Но меня подстегнул страх перед чудовищем. Я видел, как он катился, охваченный дымом, вниз по склону нунатака, как остался лежать лицом вниз среди камней и осколков льда, как его омерзительное пальто лизали языки пламени. Лошади, обезумев от ужаса, порвали свои путы и умчались прочь по ледяной равнине.

Стискивая в руке пистолет, я медленно спустился по склону к тому месту, где лежала огромная фигура. Она пошевелилась, медленно перевернулась, с трудом села. Лицо ее было черно. Его затенял дым.

Даже на грани разрушения монстр все еще продолжал давить на меня каким-то чудовищно парализующим очарованием, которое уже не раз отклоняло меня от цели и в прошлом. Я прицелился в него, но не выстрелил — даже когда увидел, что он подбирается, чтобы вскочить на ноги.

Он заговорил:

— Пытаясь уничтожить то, что не можешь понять, ты уничтожаешь самого себя!

Только это отсутствие понимания и заставляет тебя видеть большие различия в нашей природе. Когда ты ненавидишь и боишься меня, то веришь, что причиной этому — наши различия. О нет, Боденленд! Из-за нашего подобия выпестовал ты в себе такое отвращение ко мне!

Он не мог встать. Из груди у него вырвался глухой кашель и на абстрактном шлеме, служившем ему лицом, произошли перемены. Швы, наложенные когда-то Франкенштейном, разошлись, старые рубцы раскрылись, прочерчивая контуры карты; нарушилось все выражение лица, и я увидел, как медленно сочится из трещин кровь. Он поднял руку — не к лицу, к груди, где боль была сильнее всего.

— Мы принадлежим разным Вселенным, — сказал я ему. — Я — естественное порождение природы, а ты — жуть, нежить! Я был рожден, ты был изготовлен… — Наши Вселенные — одна и та же Вселенная, где правят боль и воздаяние, — хрипло и медленно промолвил он. — Смерть и у меня, и у тебя

— это угасание. Ну а рождение. . . когда я впервые открыл глаза, я знал, что существую, — точно так же, как и ты. Но кто я был, где и почему, я не ведал, — точно так же, как и ты! А что до промежутка между рождением и разрушением, мои намерения, как бы ни были они извращены, остаются для меня более ясными, чем, подозреваю, для тебя твои. Тебе неведомо сострадание…