Александр Тюрин - В кругу друзей

Врач Петрова Антонина Федоровна работала на «скорой». Когда в 9.30 утра она приехала по вызову с Малой Албанской, 15, 24, на ней красовалась обувка фирмы «Salamander» (на самом-то деле произведенная кооперативом «Привередница»), причем левая туфля была узка, а правая – безнадежно велика. Этот парадокс занимал Антонину Федоровну настолько, что на все другие проблемы оставался автопилот, худо-бедно имеющийся у нас всех.

– Где больной? – спросил автопилот у вышедшей встречать женщины с густым слоем бигудей на голове.

– Сейчас покажется, – и с нервным смешком добавила, – хотя он, наверное, уже и не болен.

Автопилот разразился гневной тирадой в защиту цивилизованного отношения к номеру «03».

– Да помер он, – кратко отразила женщина.

– Зачем он это сделал? – продолжал работать автопилот.

– Вас не спросил, – буркнула женщина с бигудями.

Тут Антонина Федоровна поняла, в чем дело, и испугалась:

– А я-то что могу?

Действительно, привычных уколов «от сердца, головной боли и температуры» уже не требовалось.

– Что положено, то и моги, – женщина незаинтересованно зевнула.

Тем временем распахнулась еще одна дверь, и перед глазами появился тот, из-за которого все неприятности. Окна были зашторены, и покойник пользовался этим вволю, хищно клюя натянутую на него простыню и жутко поигрывая тенями под нервным светом ветхого ночника. Врачиха старалась не смотреть и не подходить близко. Ей почему-то казалось, что кто-то может цапнуть ее за палец.

– Когда умер? – собравшись с силами спросила она.

– А про «когда», верно, только он сам знает. Василий Егорович по бюллетеню сидели, неделя тому будет. Раньше не болел почти, а тут на глазах исчах. Еще пошучивал: «Выпили меня, как шкалик. Теперь пора туда, где за тучей белеет гора». Вечером у него товарищ был, в карты играли. А утром, часов в восемь, он вдруг в стенку как забарабанит. Муж-то у меня с ранья на работу уходит, вот я и побоялась сразу посмотреть, что с ним.

– Как же так? Человек, можно сказать, кончался, а вы... – нашла отдушину врачиха, – и не можно сказать, а точно.

– Я крайняя, что ли? – засопротивлялась соседка. – А если бы он приставать начал?

– Да как бы он стал приставать с сердечным приступом, – сказала врачиха и покраснела, потому что вспомнила кое-чего...

– Прошел бы у него приступ, так он бы и пристал на радостях, – возразила женщина и тоже что-то вспомнила.

Врачиха прикинула, что хотя все ясно, неплохо бы вызвать милицию.

Они пришли вдвоем, лейтенант и сержант, вялые, как мокрые простыни на веревке. Тяжело походили по комнате, заглянули в письменный стол. Лейтенант Батищев лениво отодвинул простыню и сказал себе: «Одним меньше стало». Лейтенант уже имел с навек угомонившимся гражданином не слишком дружественные встречи. Даже сейчас, разглаженное смертью, лицо Василия Егоровича не внушало ведомственного доверия.

– Значит, сердце, – произнес милиционер, еле скрывая удовлетворение.

– Ах вы, мужчины, слабенькие же у вас моторчики, – хихикнула желающая нравиться врачиха, но мгновенно присмирела под оловянным взглядом Батищева.

– А это что? – Батищев показал на два багровых пятнышка, еле заметных на шее покойника.

– Клопики покусали, – пожала плечами врачиха.

– Имеется, имеется, – соседка живо подтвердила наличие вредных насекомых.

– От такой фигни не окочуришься, – согласился милиционер, – а как звали того приятеля, который заходил к нему вечером?

– Да Летягин звать. Он в десятом доме живет, – с готовностью подсказала соседка.

– Значит, Летягин, – меланхолично отозвался лейтенант. – Всему свой черед. Пошли, сержант.

– И я пошла, – радостно пропела врачиха.

– А с ним-то что мне делать? – озадачилась соседка.

– То же что и с другими. В ЖЭУ позвоните, скажите, так и так. Там они знают, – бросил, не оборачиваясь, Батищев.

– И в поликлинику, – врачиха вписалась в квадрат удаляющейся спины лейтенанта.

– Гостеприимно распахнулись двери крематориев... – раздалось с лестницы ржание очнувшегося сержанта и громоподобное сморкание лейтенанта.

– Лучше бы ты ко мне пристал, Егорыч, – покачала головой женщина в бигудях и подошла к окну распахнуть шторы. На улице она заметила старичка в шляпе типа кепка-папаха, который уставился прямо на нее.

– Молодые мужики загибаются, а этих кощеев ничего не берет.

Летягин не страдал стенокардией, так как был не по его мнению довольно молод. Примерно в этом возрасте герой Данте заблудился в сумрачном лесу со всеми вытекающими отсюда последствиями. Предшествующая жизнь Георгия Летягина состояла из одного продолжительного подъема, который давно завершился, достигнув возможного максимума, и одного нескончаемого спада – точка минимума не предвиделась и даже не планировалась. В подъем вошли следующие основные события. Переселение из поселка городского (по количеству реализуемого портвейна) типа в сердцевину большого города. Учеба в мореходке, состоящая из снов на последней парте. Посещение островов, населенных свободолюбивыми людоедами, у которых можно было выменять джинсы не только на доллары, но даже на родные червонцы. Прописка в отдельной однокомнатной квартире (правда, этаж последний). Женитьба на активистке кафе «Метелица». Удачная игра «Докера».

Упадком можно было назвать и лишение визы за нарушение таможенных правил, и как следствие, прощание с заморским барахлом, и случившийся после этого развод с Ниной, и бездарная игра «Докера», и свойственный деквалифицированным элементам переход в программисты. Теперь уже досуг Летягина заполняли не очереди в рестораны, а борьба с невероятно быстрым, переходящим в распад, износом жилой площади, которая дополнялась охотой на тараканов и прочую дичь местного значения. Однако, ускоренное старение жилища, как и любой закон природы, было сильнее человека. А братские могилы и газовые камеры, устраиваемые насекомым, вызывали только яростное демографическое сопротивление с их стороны под лозунгом: «Всех не перебьешь».

Можно добавить «за кадром», что страдальцев подобных Летягину имелось немалое число. Жилищно-эксплуатационное управление имело полное право всем коллективом сойти с ума от преступно быстрого течения времени во вверенном участке городского хозяйства и от нехватки надежных, как говорят в романах, людей. Но управления тем и хороши, что в целом сохраняют психическое здоровье. Поэтому не смущали ЖЭУ ни трескающиеся стены, ни смещающиеся крыши, ни рассыпающиеся перекрытия. На случай полного развала уже намечался фазовый переход в состояние отрешенности, попросту, энтомологически, говоря, окукливание.